Две дороги
Шрифт:
На оперативном совещании майор Братковский жестоко высмеял Дружиловского, несколько раз назвал его идиотом и в заключение зачитал характеристику, которую дала ему Ланская: она называла его опасно самовлюбленным типом с примитивным мышлением.
Он не защищался.
Ему больше не давали заданий и сказали, что скоро отправят обратно в Ревель. Дружиловский обрадовался — все, что угодно, только не оставаться здесь, с этой каменнолицей сволочью Братковским. Он боялся его и ненавидел.
Приходилось иметь дело еще и с поручиком Клецом, помощником польского военного атташе, который, кроме того, ведал финансами. Каждый раз, выдавая деньги, Клец находил нужным предупредить, что Дружиловский получает их на дело, только на дело... И, наконец, над Клецом и Братковским был еще военный атташе полковник Матушевский. Этот широколицый, совсем непохожий на поляка человек казался веселым,
— Ждать от вас хорошей работы так же безнадежно, как пытаться научить таракана разговаривать.
Стоило Дружиловскому подумать о своих начальниках, как у него пропадал романтический интерес к его новой работе, и его прежняя жизнь в тихом Ревеле, рядом с Юлой, казалась ему потерянным раем.
В довершение всего с ним случилась беда, в которой он никого, кроме себя, винить не мог. Еще до последней истории с Губенко он растратил часть денег, выданных ему на обеспечение оперативной деятельности. На личные нужды давали очень мало, а его то в ресторан занесет, то дернет нелегкая в салоне Ланской сесть к карточному столу, причем и тут ему дико не везло...
Был момент, когда Дружиловский хотел скрыться, бежать куда глаза глядят. Но, поняв, что бежать некуда, срочно состряпал финансовый отчет о расходах якобы на оперативные нужды. Поручик Клец принял у него отчет, бегло просмотрел и ничего не сказал...
Вечером его вызвали из гостиницы на конспиративную квартиру. Его ждали майор Братковский, поручик Клец и полковник Матушевский.
— Вы же, оказывается, еще и примитивный вор, — тихо сказал Братковский.
— Каналья, пся крев! Сколько ты украл денег? — крикнул поручик Клец.
— Я верну... — начал он, но Братковский поднял руку.
— Замолчите, — негромко сказал он. — Вы арестованы.
«Мирные переговоры, насколько мне известно, развиваются хоть и медленно, но в положительном направлении. Далее сообщаю о делах своих. Очевидно, я совершил ошибку, избрав Воробьева своим рекомендателем в салон Ланской. Я смог побывать в ее салоне только один раз. Там я познакомился с Дружиловским, о котором однажды сообщал вам как об издателе в Ревеле лживой газетки. Он сказал, что приехал сюда по делам своего издания, но тут же выдал себя тем, что пошел на меня напролом, пытаясь выяснить мои связи с нашим полпредством. Я уверил его, что у меня связи там неофициальные, но это его нисколько не охладило, и он пригласил меня в ресторан, стало совершенно ясно, зачем он в Риге, учитывая его польские связи в Ревеле. Но затем он из салона Ланской исчез. Воробьев спросил у нее, где ревельский издатель, и объяснил, что интересуется им только потому, что тот одолжил у него деньги. Она ответила: «Дом мой открытый, могут в нем оказаться и жулики».
Резолюция на донесении:
1. Срочно сообщите Кейту, чтобы в салон Ланской не внедрялся, достаточно Воробьева.
2. Подготовить возвращение Кейта в Варшаву с использованием там его старых русских связей.
3. Зафиксировать в досье появление Дружиловского в Риге и его исчезновение оттуда.
В жизни, а тем более в истории ничего не происходит случайно. Это относится и к жизни Дружиловского, и к тому, казалось бы, невероятному факту, что он будет «делать» историю и от того, что он сделает, погибнут тысячи честных людей.
За всю историю антикоммунизма среди его наемных деятелей вы не найдете ни одной Личности. Это было бы удивительно, если бы не было закономерно. Даже когда какой-нибудь известный писатель, политик или философ вдруг отдавал себя в распоряжение антикоммунизма, на этом и кончалась его слава... Примеров сколько угодно. Именно так случилось, скажем, с поэтессой Зинаидой Гиппиус. Уехав из СССР на Запад, она написала такие стихи:
Мой поезд вырвался из черного тоннеля, Я вижу восхитительный простор! Я — птица на упругих крыльях! Лечу куда хочу! Лечу куда хочу!А вскоре на своих упругих крыльях она прилетела
Мережковский в савинковской газете «Свобода» напечатал такие, например, откровения: «В Москве изобрели новую смертную казнь: сажают человека в мешок, наполненный вшами, и вши заедают человека». Даже в одной белоэмигрантской газете было замечено, что это очень глупая выдумка. Но спустя немного времени Мережковский на страницах уже другой газеты, «Общее дело», снова публикует эту свою вшивую ложь... Зинаида Гиппиус в изданных ею за границей дневниках навалила столько мелкой и крупной злобной лжи и попросту глупости, что невозможно поверить в здравый смысл пишущего: неужели автор всего этого та самая «голубая звезда русской поэзии» Зинаида Гиппиус? Ну такое, например: «Блок болен от страха, что к нему в кабинет вселят красноармейцев. Жаль, если не вселят. Ему бы следовало их целых 12». Или: «Максим Горький катается на автомобиле великой княгини... Он не способен к культуре». Излагая свои мечты об иностранной интервенции Советской России, она гневно обрушивается на «пугливых интеллигентов, бормочущих о неловкости вмешательства во внутренние дела России», и пишет: «Каким вмешательством, в какие внутренние дела России была бы стрельба нескольких английских крейсеров по Кронштадту?» И дальше: «Хоть сам черт, хоть дьявол — только бы пришли».
Как говорится, ниже падать некуда...
Такие, как Дружиловский, более полезны антикоммунизму, чем поэты, — дружиловские готовы на все. То, что первой его подобрала именно польская разведка, тоже не случайно. В то время три маленьких Прибалтийских государства оказались в сфере острых интересов крупных западных держав. Англия и особенно Франция, ничего не выигравшие на войне, увидели в Прибалтике надежного поставщика сельскохозяйственной продукции и перспективный рынок. В это же самое время Советское правительство обратилось к Прибалтийским государствам и к Польше с предложением подписать мирный договор. Запад допустить этого не мог. Поэтому соседство этих стран с большевиками должно быть обращено против Москвы. Прибалтика и Польша должны быть использованы как плацдарм для активной разведки, для устройства всевозможных антисоветских провокаций. Однако идти в открытую против мирной инициативы Москвы было опасно, слишком велики были симпатии народов к первой Советской стране. В качестве ударной силы было решено выставить белопанскую Польшу, и прежде всего ей было поручено подорвать мирные переговоры. Именно в эту пору Дружиловский оказался в Ревеле — снова приходится констатировать, что ничто не происходит в мире случайно.
И он уже начал действовать. Правда, сразу проворовался.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Поручик Клец считал, что Дружиловского надо передать латвийским властям как уголовного преступника. С помощью своего агента, занимавшего высокий пост в местной полиции, он хотел упрятать Дружиловского в тюрьму без суда. Майор Братковский возражал против этого — его вообще смешила ярость Клеца, который сам систематически обсчитывал своих агентов, и об этом знали все. Он боялся, что Дружиловский разболтает, какие задания он выполнял в Риге. Кроме того, он мог еще пригодиться. Братковский предложил отправить провинившегося агента в Варшаву и там спокойно с ним разобраться. Полковник Матушевский был всецело с этим согласен.
— Я предпочитаю гадюку видеть, — сказал он, — а не наступить на нее в темноте.
Клецу пришлось уступить, но он не мог примириться с тем, что Дружиловский отделается легким испугом, и сам отвез незадачливого агента на товарную станцию, где на запасных путях стоял направляющийся в Варшаву арестантский вагон, и сдал его конвою, строго приказав не оказывать заключенному никаких услуг.
Привыкнув к жиденькому свету, проникавшему сквозь закрашенное бурой краской окно, Дружиловский осмотрелся. Купе как купе в обычном жестком вагоне. Только окно замазано и затянуто изнутри тугой проволочной сеткой, а снаружи на него падает тень решетки. Дверь обита железом и заперта. И все-таки ничего страшного, даже напротив — это было гораздо лучше того, что грозился сделать с ним мерзавец Клец. Здесь в его распоряжении четыре полки, никто не помешает выспаться, не то что в битком набитом вагоне, в котором он ехал когда-то из Петрограда в Москву.