Две фантастические повести
Шрифт:
…Примитивные лопаты заменены были всесильными машинами, выхватывавшими громадные глыбы и клочья земли…
Виддупу кажется, что он слышит необычайную музыку — музыку напряженнейшего коллективного труда, грандиозный концерт человеческих усилий, направленных организованной массой трудящихся к одолению стихии природы.
— Как они жили! Как они жили! — шепчет он. — Сколько энергии! Какая фанатическая настойчивость! Сколько упорства и силы! Ведь все это они создавали тогда в окружении врагов, перед нависшей угрозой войны!
И он вспоминает все, что знал из истории…
А лента вертелась и вертелась. Виддуп слышал слова, произносившиеся семь десятков лет до него, слышал стук молотов, шум машин, взрывы гранитных массивов и плеск днепровской воды…
Все это было, было!
Вдруг он насторожился. Ему показалось, что он слышит английскую речь. Да, да, конечно, говорят по-английски. Он вглядывается в экран, Улицей Кичкаса, запруженной телегами, автомобилями, машинами, кипящей толпой рабочих, пробирается группа людей. И в этой группе говорят по-английски. Он видит старомодные европейские пиджаки, галстуки, которые могли носить только чуть не столетие назад. Кто они — эти люди?
Ах, да, американские эксперты! Предки и соотчичи Виддупа, приезжавшие экспертировать сооружение Днепростроя. Это они говорят здесь по-английски.
И снова меняются кадры. Вот уже — крупным планом. Скалистый берег. Группа полуголых людей, изнемогающих от жары, разлеглась у воды. Вечереет. На земле валяются арбузные корки, кожура от селедки, скомканные бумажки. Люди только что поели и отдыхают. Виддуп слышит их голоса! Они беседуют.
— А что же зимой-то, Степанюк, будет? — спрашивает один.
Степанюк, коричневый бородач, утирая пот, льющийся с его лба, отвечает лениво:
— А ничего не будет. Тысяч десять, говорят, человек останется. А жилья-то для всех надо видимо-невидимо…
В разговор вмешивается молчавший до того высокий, худой, одетый в полосатую рубаху землекоп. На вид ему лет пятьдесят.
— Небось, лет пятнадцать назад, когда работали здесь, — говорит он, — о жилье для нас мало заботились. Помню, и зимой спали в палатках, да и то еще спасибо, если палатки давали.
— Пятнадцать? Да ты разве, Митренко, и тогда здесь работал?
Митренко хитро улыбается.
— Я, ребята, еще мост вот этот строил, — заметил он и указал рукой в сторону. На экране повис между двух берегов, вцепившись в высокие прибрежные скалы, ажурный, как кружево, арочный мост.
— Что с вами? — испуганно вдруг спросил директор, вглядываясь в лицо Виддупа.
С репортером творилось что-то невообразимое. Он тяжело дышал и, не слыша вопроса директора, был весь внимание. Глаза его горели, и ноздри взволнованно раздувались.
На экране, между тем, продолжался разговор Митренко с рабочими.
— А давно это было? — спрашивали рабочие.
— Говорю — лет пятнадцать назад! В девятьсот седьмом кончили.
— В девятьсот седьмом! — воскликнул Виддуп и, как ужаленный, вскочил с места.
Директор схватил его за руку.
— Сидите, — сказал он.
— Виддуп сел, чувствуя, что сердце его готово выпрыгнуть от волнения из груди.
— А Митренко, между тем, вспоминал и вспоминал. Он воскрешал в памяти те далекие времена, когда не было еще в Кичкасе никакого моста и когда созвали со всего края рабочих работать по дешёвке, строить Кичкасский мост.
— Да, братцы мои, — заканчивал Митренко свой рассказ, — нелегкое это было дело. Работали круглый год. Какая ни была погода, приходилось и дни, и ночи проводить на открытом воздухе. А платили как — вспомнить страшно! Еле самому на пропитание хватало. А ведь дома семьи оставались. Посылать нечего было домой. Да ведь не только это. Мер никаких по охране труда не принималось тогда. Где на цепях подвески для людей подвешивать надо было, там простые веревки были, да гнилые к тому же. Жертв сколько было… жертв…
И Митренко махнул рукой.
Тут произошло событие, перепугавшее не только сидевшего рядом с Виддупом директора, но и механика в будке, который так переполошился из-за шума в зале, что остановил аппарат. Вследствие этого на экране остались недвижными световые фигуры, замерли голоса и звуки, и Митренко застыл с безнадежно поднятой рукой.
Произошло следующее. Потеряв голову, Виддуп вскочил сам не свой и с диким криком бросился к экрану.
Протягивая руки к фигуре Митренко, он кричал не своим голосом:
— Расскажите, расскажите подробнее все, что вы знаете! — вопил он. — Ведь это невероятно важно! Мы нашли… Я нашел там под водой скелет! И каменную плиту! Не молчите, не смейте молчать!
Его еле оттащили от экрана.
— Успокойтесь, успокойтесь, — говорил директор, — ведь это же кино! Обыкновенное говорящее кино. Как вы могли забыться до такой степени? Это не люди, а тени, и больше, чем они говорят, они все равно не расскажут вам. Успокойтесь…
Несчастного американца с трудом привели в себя.
Когда Виддуп почувствовал себя несколько лучше, он немедленно попросил продолжить демонстрацию фильма.
— Но вы сойдете с ума, — уверял его директор.
— Нет, нет! Я уверен, что только здесь найду ответ на все загадки.
И киносеанс продолжался.
Перед глазами Виддупа прошли картины закладки плотины. Это произошло как раз в день, когда исполнилось первое десятилетие Октябрьской революции. Он видел развевавшиеся красные флаги, толпы людей на берегу и слышал речи тех, кто жил больше чем семьдесят лет назад.