Две неравные половины одной жизни. Книга первая
Шрифт:
Андрей поднял глаза и посмотрел на сцену. За годы учебы на ней почти ничего не изменилось – на дальней стене инсталляция из красных флагов, обязательный бюст Ленина, по краям выгоревший занавес. Он оглядел сидевших в президиуме за покрытым зеленым сукном столом учителей. С краю сидит с каменным лицом Галина Петровна, историю у нас преподавала жаба-очкастая. Дивлюсь я, однако, подумал юноша, как же можно так не любить свой предмет, а уж тем более такой как история. Четверку мне поставила на экзамене, стерва. Причем обосновала: «Ты отвечал без присущего тебе воодушевления». А откуда было этому воодушевлению взяться, когда ночь не спал перед экзаменом, готовился, хотя мог бы учебника вообще не открывать. Уж что-что, а историю знал и, может, даже получше ее. Сначала два часа промариновала – ждала представителя Гороно и хотела, чтобы он перед ним отвечал, как примерный ученик. А тот так и не появился. За что-то отомстила – наверное, за то, что спорил с ней часто на уроках. Ты мне не аттестат испортила, чертыхнулся про себя Андрей. Ты мне, быть может, всю жизнь поломала этой четверкой, ведь знала, что в ВУЗе, куда я собираюсь поступать, существует «конкурс аттестатов» и теперь мне до стопроцентной гарантии поступления уже одного балла не хватает.
Рядом с ней сидела его вторая «любовь» – преподавательница русского языка и литературы Лариса Ивановна, продолжил Андрей осмотр президиума. Для нее наивысший авторитет – автор передовицы в «Учительской газете». Как он напишет, так и надо трактовать какое-нибудь произведение. Раньше по наивности считал, что литературу надо преподавать так, чтобы книги захотелось читать. А еще, потому что они учат думать. Но после ее уроков читать книги не хотелось, а думать тем более. Странно, а я-то полагал, что стране нужны думающие люди, а не бездушные роботы с набором заученных цитат в голове. Хорошо хоть охоту читать у меня отбить не смогла.
В семье Андрея с книгами проблем не было. Напротив, собирать свою библиотеку, как и у большинства московских интеллигентов, было своего рода общесемейным хобби. Одной из самых приятных «номенклатурных льгот» отца была возможность выписывать книги через так называемую «книжную экспедицию». Отец периодически приносил домой отпечатанную на ротапринте черно-белую брошюрку. Этих дней вся семья ждала с нетерпением. Всем хотелось поскорее увидеть, какими новыми книгами на этот раз порадовали издательства. А печатали в стране тогда много всего, и в том числе переводной зарубежной литературы, причем как классической, так и современной. Каждый выбирал то, что ему хотелось. А еще через несколько дней отец приносил домой тяжелые завернутые в шоколадного цвета крафт-бумагу пакеты. Так что к окончанию школы Андрей прочитал все лучшее, что к тому моменту было написано человечеством – по крайней мере, он так считал.
Андрей невольно улыбнулся, вспомнив свой дневник с отметками по литературе – пять, два, пять, два, три, пять. Примерно так чередовались оценки за сочинения. Двойка – это когда он писал то, что думал, а пятерка – это за то, что от него ожидали. Спасибо, Лариса Ивановна, что научили лицемерить и держать язык за зубами, а мысли за ушами, – наверное, это пригодится в жизни, мысленно поблагодарил он преподавательницу.
У самого края стола сидит, подергивая, как всегда, левым уголком седого уса, учитель математики Павел Владимирович. Уважаю, вот его уважаю, – Андрей даже чуть склонил голову, будто преклоняя ее перед преподавателем. Арифметика, алгебра, тригонометрия и прочие математики – это совершенно не для него. И Павел Владимирович это прекрасно знал. Его любимое высказывание: «Господь Бог знает мой предмет на пятерку, я – на четверку, а вы в лучшем случае на тройку». Но ему хватало мудрости не требовать от всех того, чего в любом случае нельзя было получить. И тех, кто действительно готовился поступать потом в технические ВУЗы, вытягивал на пятерки, но и гуманитариям аттестат тройками не портил. «Научить вас всеми премудростями моих наук я не смогу, – говорил он. – Но, по крайней мере, постараюсь развить у вас пространственное воображение». И ему это удалось – с воображением, слава богу, у меня очень хорошо, подумал Андрей. А еще как бы странно это не звучало, когда говорят про преподавателя точных наук, именно он научил меня иронии и самоиронии. Чего стоит один его фирменный скептический взгляд из-под поседевших бровей. Молодой человек долго тренировался перед зеркалом, пытаясь его повторить, но так и не удалось, – наверное, жизненного опыта не хватает. Жалко, что не записывал все его философские рассуждения – или, как мы их называли, лирические отступления – на уроках. По его высказываниям о школьниках, жизни и стране можно было бы написать отдельную книгу. Но одно запомнил. В тот день он начал урок как всегда с неожиданной сентенции: «Вчера вечером услышал по радио новую песню. «Я люблю тебя жизнь» называется. Подумал, пока слушал – вот, наконец-то, хорошая умная песня появилась. Так нет же последней строчкой умудрились все испортить – «Я люблю тебя жизнь и надеюсь, что это взаимно». Эгоизм и идиотизм в одном флаконе. Получается, что если тебя кто-то любит, то он – хороший, а если нет, то – плохой. Запомните, мои хорошие, нас никто в этой жизни любить не обязан. А уж тем более жизнь, поскольку это предмет неодушевленный и любить кого-то никак не может. Все, что вы сделаете в этой жизни, зависит только от вас самих. Конечно, надо любить жизнь и наслаждаться ею, но вот только ждать от нее взаимности бессмысленно».
От монотонных выступлений на трибуне и плавного течения собственных мыслей Андрей в какой-то момент, видимо, задремал. Сказалась и усталость после бессонных ночей перед выпускными экзаменами. Его привел в чувство сильный толчок в бок локтем сидевшего рядом друга – Сашки, с которым они несколько последних лет делили парту. «Твою фамилию уже назвали. Иди получать аттестат», – прошептал тот. Андрей медленно, как бы нехотя, встал, делая вид, что эта пауза была преднамеренной. Не зря же он играл в школьном театре заглавные роли. Также, не торопясь, поднялся на сцену, получил свой «аттестат зрелости» и хотел было уже вернуться на свое место в зале, но его остановил голос директрисы: «А, может, Андрей хочет нам что-нибудь сказать на прощание?» Вот, блин, провокатор от образования, пробурчал он про себя. Сказать-то я много чего вам хочу, только вряд ли вы захотите это услышать. Но не зря он проходил в течение десяти лет «школу выживания». Так что быстренько собрался и сказал в микрофон все те слова, которые от него ждали. Как он благодарен школе и учителям за то, что они вложили в его пустую детскую головенку столько нужных знаний, что научили думать, писать и говорить. Да и вообще, чего уж там греха таить, сделали из него человека. И теперь, конечно, его единственная цель в жизнь – это их не подвести, оправдать доверие и потраченные на него силы учителей. Пришедшие на собрание родители дружно захлопали, а по щекам некоторых преподавателей даже скатилась скупая учительская слеза.
«Ну, ты – и подлец. Сказал, так сказал. Даже у меня какой-то комок в горле появился, – одобрил его речь Сашка, когда Андрей вернулся, наконец, на свое место. – Умеешь ты выступать. Тебе, как и Петру, надо точно по комсомольской линии продвигаться. Далеко пойдете…»
– Ага, пока милиция не остановит. Учись, пока я жив, – угрюмо прервал его Андрей. Он знал, что может, когда надо, говорить красиво и правильно, но уж больно этого не любил. «Лицемер хренов», – обозвал он сам себя.
Кстати говоря, Петр был третьим в их неразлучной троице друзей. Высокий статный парень он, как писали в характеристиках, всегда «активно участвовал в общественной жизни» школы и даже стал в десятом классе секретарем ее комсомольской организации. Каких-то особых успехов ни в одном из предметов не демонстрировал, но учителя как активисту ему многое прощали. Так что аттестат у него вышел вполне приличный.
Наконец, официальная часть собрания закончилась. Еще в программе были показательные выступления младших классов и нескольких сольных номеров выпускников, в том числе и Андрея, которому было велено прочитать какое-нибудь соответствующее духу дня произведение. На этот раз он сумел настоять на своем и вместо высокопатриотических или слезливых произведений современных «классиков» решил прочитать монолог Гамлета на языке оригинала. А для гостей, не знающих язык Шекспира, повторить на русском в переводе Пастернака. В конце концов у нас же спецшкола с углубленным изучением английского, убедил он отвечавшую за «культурную программу» завуча. Кстати, очень милую и достаточно молодую, а потому еще не успевшую закостенеть даму. Да, в этом был некий вызов, но она его приняла, хотя прекрасно понимала, что Андрей вкладывает в этот монолог некий свой смысл. А для него апофеозом монолога была его середина про «униженья века, неправду угнетателей, вельмож, заносчивость, отринутое чувство…»
Быть или не быть, вот в чём вопрос. Достойно ль
Смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними? Умереть. Забыться.
И знать, что этим обрываешь цепь
Сердечных мук и тысячи лишений,
Присущих телу. Это ли не цель Желанная?
Скончаться. Сном забыться.
Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Вот в чём разгадка. Вот что удлиняет
Несчастьям нашим жизнь на столько лет.
А тот, кто снёс бы униженья века,
Неправду угнетателей, вельмож
Заносчивость, отринутое чувство,
Нескорый суд и более всего
Насмешки недостойных над достойным,
Когда так просто сводит все концы
Удар кинжала! Кто бы согласился,
Кряхтя, под ношей жизненной плестись,
Когда бы неизвестность после смерти,
Боязнь страны, откуда ни один
Не возвращался, не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться!
Так всех нас в трусов превращает мысль,
И вянет, как цветок, решимость наша
В бесплодье умственного тупика,
Так погибают замыслы с размахом,
В начале обещавшие успех,
От долгих отлагательств.
Но довольно! Офелия! О радость! Помяни
Мои грехи в своих молитвах, нимфа.
В наглости юноше, конечно, не откажешь. Ведь как раз в это время, – а шел 1971 год, – в Театре на Таганке гремела достаточно скандальная постановка Гамлета с Высоцким в главной роли, которого Андрей, как, впрочем, и большинство ребят из его поколения, просто боготворил. Тягаться юноше с великим актером, конечно, было, мягко говоря, трудновато, но публика в зале приняла его выступление достаточно благосклонно и даже наградила аплодисментами. Классика – она потому и называется классикой, что каждый, независимо от возраста и жизненного опыта, может найти в том или ином произведении что-то свое.