Две повести о Манюне
Шрифт:
Мы поплелись обратно в дом. Горю нашему не было предела.
– Значит, Ба убила тетю Валю, – выдвигали мы сквозь плач версии.
– Ее ведь посадяяяяят, – рыдала Маня.
– Посаааааадят, – соглашалась я.
– А куда же мы с папой денемся? – зашлась в плаче Маня.
– К нам переедетееееееее, – погладила я ее по голове, – бедные мои сиротинушкиииии.
– Хоть бы торта успела поеееесть! – сокрушались мы в унисон.
Пока мы, обнявшись, безутешно рыдали на кушетке в Маниной комнате, в городе творились совершенно другие дела. Страшная новость с неимоверной скоростью разбегалась
Люди качали головами и даже злорадствовали: «Вот до чего доводит скверный характер», – говорили они.
К приезду скорой помощи весь город уже знал – у старшей дочери тети Вали Мариам отошли воды. Хорошо, что рядом оказалась моя бабуля. Она сделала все возможное, чтобы до приезда врачей с роженицей и ребенком не случилось ничего плохого.
– Нагуляла, – качали головами люди, – главное, когда успела? С работы домой и обратно на работу, коллектив сплошь женский, никуда больше не ходит, глаза всегда в пол! Вот, оказывается, какие черти водятся в тихом омуте!
Мариам родила мальчика, как две капли похожего на деда.
Его, естественно, назвали Петросом.
Тетю Валю словно подменили – она получила в собственное безвозмездное пользование хоть и маленького, но Петроса и навсегда распрощалась со своим сварливым характером.
Она помирилась с Ба и периодически хвасталась ей достижениями внука.
– Мы сегодня круто покакали, – кричала она через забор.
Ба вздрагивала.
– Валя, ты бы потише, люди тебя не так поймут, – увещевала она.
– Ай, Роза, – отмахивалась тетя Валя, – у нас такое счастье, а ты про людей!
В течение следующего года две младшие дочери тети Вали одна за другой вышли замуж. И только Мариам осталась одинокой. И так и не открыла никому, кто был отцом Петроса.
– Значит, от женатого мужика залетела, – вздыхали люди.
Но это уже не имело никакого значения. В доме тети Вали наконец-то воцарился мир. Иногда, оказывается, чтобы закончилась война, достаточно просто родить маленького Петроса.
Глава 19
Манюня ест курицу, или Как можно заставить чертыхаться Бога
Было темно и очень холодно. Кругом стоял высокий, непролазный лес. Я шла по узкой тропиночке, леденящий страх проникал в душу и сковывал движения, в спину завывал колючий ветер – у-у-у, у-у-у!!!
– Наринээээ, – кто-то звал меня вдалеке, захлебываясь криком, – Наринээээ!!!!
И я шла на этот голос, спотыкаясь о каждую кочку, отшатывалась от голых веток, норовящих зацепить меня за плечо, и шептала: «Только не оборачивайся, только не оборачивайся!»
– НАРИНЭ! – крик раздался где-то совсем близко. Я подняла глаза и в ужасе отпрянула – прямо надо мной развевался большой кочан капусты с торчащей кривой кочерыжкой.
Мне стало плохо. «Вот как выглядит леший», – моментально догадалась я.
– Только не ешьте меня, – промямлила еле слышно из последних сил.
– Нарка, ты совсем с ума сошла? – Манькиным голосом рассердился леший. –
Я моментально проснулась и села в постели. Кочан капусты оказался Манькиной головой, а кочерыжка – боевым чубчиком. Меня охватило чувство безграничного счастья – это был всего-навсего кошмарный сон!
– Манька, это ты, – с облегчением зашептала я, – ты не представляешь, какой мне приснился ужас!
– Представляю, – проворчала Манька, – ты пиналась как ненормальная. А главное – стонешь и приговариваешь загробным голосом: «Только не оборачивайся, только не оборачивайся»! Напугала меня до смерти!
– Хи-хи-хи, – тоненько засмеялась я, – а я, главное, иду по лесу…
– Вы заткнетесь или как? – раздался грозный окрик моей сестры Каринки. – Совсем с катушек съехали, на дворе ночь, а они тут разговоры затеяли!
Мы притихли. Сестра заворочалась в постели, посмотрела на часы:
– Три часа ночи! – прошипела она. – Если еще хоть раз пикнете, то потом сильно пожалеете, понятно?
– Ты сама храпишь, как наш Вася, когда взбирается на подъем, – пошла в бой Манька.
– Я тебя предупредила, и ты меня услышала! – отрезала Каринка и повернулась на другой бок.
В детской воцарилась тишина. Только слышно было, как тикают часы.
Моя семья жила в большой четырехкомнатной кооперативной квартире. Кроме гостиной и кухни, в квартире имелись две спальни – родительская и детская. Самую маленькую, пятнадцатиметровую, комнату моя сметливая мама превратила в кабинет, где располагалась наша домашняя библиотека. Там вдоль стен стояли стеллажи с книгами, под торшером с пузатеньким бежевым абажуром вальяжно раскинулось мамино любимое широкое кресло с клетчатым пледом на подлокотнике, а напротив немым укором моей совести возвышалось горячо ненавистное пианино «Weinbach».
Когда делали ремонт в детской, мама настояла на том, чтобы стены покрасили в нежно-салатовый цвет. «Тогда обстановка будет умиротворяющей», – сказала она. Не знаю, умиротворяет ли детей нежно-салатовый колер, но если учесть, что порой от смертоубийства нас отделял всего один шаг, то даже страшно представить, что мы могли учинить друг с другом, если бы стены покрасили в бордовый или какой другой возбуждающий центральную нервную систему цвет.
Мы спали на двух кроватях, стоявших впритык друг к другу. Сонечка была еще очень маленькой, и ее кроватка находилась в спальне родителей. А остальные три девочки – я, Каринэ и Гаянэ – ночевали в детской. Мы с Каринкой спали по бокам, «великодушно» уступив шестилетней Гаянэ стык между кроватями.
– Мне тут неудобно, – жаловалась она, – давайте на этом стыке по очереди спать.
– Ты чего? – округляли мы с Каринкой глаза. – А если во сне ты случайно повернешься и упадешь с высоты?
Наивная Гаянэ с благодарностью смотрела на нас своими большими золотистыми глазами.
– Надо же, – приговаривала она, – как вы обо мне беспокоитесь!
Мы с Каринкой переглядывались поверх ее головы и пожимали плечами – святая простота!
Если Манька оставалась ночевать у нас, то мы ложились валетом: Каринка с Гаянэ на одной кровати, а я с Манькой – на другой.