Две тысячи журавлей
Шрифт:
Вулкан отчаяния, боли и горечи, зреющий в моей душе едва ли не с самого рождения под гнётом принижения, презрения, насмешек и материнской досады, вдруг прорвался лавой злых, жгучих и громких слов:
– По-вашему, я не смогу решительно принять смерть, если заслужу её? Только то, что я – болезненный, слабый, измученный мальчишка – это уже означает, что от меня не может быть пользы, и на смелость хоть раз в жизни я не способен?!
– А ещё ты несдержан и невежлив, – недовольно припечатал воин. – Жалкий крестьянский мальчишка, ты посмел поднять на меня голос! – и он выхватил длинный меч.
Сегодняшние несчастья подтолкнули меня к опасной и дерзкой выходке. Нет, это просто плотину моей сдержанности прорвало.
Меч взлетел над моей головой…
А папа расстроится из-за моей смерти. И Аса-тян. Может, даже мама?
– Ну, так и будешь молчать? – сурово сказал воин.
Едва слышно пробормотал:
– А мои слова что-то изменят?
– Если ты покажешь мне, как должен вести себя презренный крестьянин, быть может, я пощажу тебя, – спокойно объяснил ронин. – Боги могут отвернуться от меня из-за убийства такого немощного сопляка, поэтому, хоть ты и оскорбил меня, я даю тебе шанс заслужить прощение.
Мне вспомнились папины рассказы о самураях, о том, как они хладнокровно встречали смерть. Тогда, сидя в безопасности и слушая о них, я восхищался их мужеством и безмерно им завидовал. О, они были прекрасны, эти твёрдые бесстрашные верные воины! Ну, сам я их никогда не встречал, тем более, подвигов их не видал, но отец описывал их необыкновенно красиво. Потому я часто мечтал, как вдруг стану воином, смелым, мужественным, непоколебимым в противостояниях с врагами и снисходительным к слабым. Вот так и прошли одиннадцать лет: в напрасных мечтаниях. Никчёмная жизнь жалкого мальчишки. И сейчас, когда я в каком-то оцепенении разглядываю длинное, острое, блестящее лезвие над моей головой, мне своей жизни не жаль. В моей душе только грусть от того, что от меня родным не было никакой пользы. А ещё мне обидно перед самим собой: так и не позволил себе приподняться хоть чуток хотя бы в собственных глазах.
– Щенок, если ты сейчас же не начнёшь просить прощения и пощады, я тебя пополам перережу! – воин говорил, перерубая фразу на куски своим чётким, холодным голосом.
И тут меня осенило, как можно всё исправить. Хотя бы для себя.
Задрожав, поднял голову и решительно встретился взглядом с самураем:
– Если я вас оскорбил, пусть моя кровь смоет ваш гнев.
– Хочешь сдохнуть?
Он замахнулся – и я задрожал ещё сильнее. Взглянуть на медленно приближающуюся смерть не осмелился, но с места не сошёл. Не совсем самурайская смерть, но хотя бы на каплю достойная выдержка. Хотя бы на каплю.
Лезвие проскользнуло мимо моего левого уха и впилось в плечо, потянулось к кости, чтобы отделить мою руку от тела. Я и без того немощен, а стану калекой – так родным придётся ещё больше возиться со мной? Или мне удастся умереть от потери крови? Тогда наконец-то избавлю их от тяжёлой обузы.
Боль, пронзившая меня, выбила все мысли и чувства.
Лезвие с противным чмоканьем выскользнуло из моей плоти. Я рухнул на колени, зажимая рану на плече. Дрожащие пальцы правой руки ощутили, что левая на месте, а так же – тепло выбегающей крови.
– Я люблю смелых, – спокойно объяснил ронин, доставая тускло-коричневый платок. – Смелые способны встретить смерть достойно. Для крестьянского заморыша ты держался очень хорошо.
Он спокойно, словно стряхивал грязь с сандалий, смахнул мою кровь с лезвия, тщательно протёр свой меч и плавным движением вернул его в ножны. На моё лицо, искажённое от боли, воин посмотрел равнодушно. Какое-то время разглядывал меня сверху вниз, потом твёрдо прибавил:
– А глупость наказуема. В следующий раз, когда ты начнёшь дерзить самураю – упадёт твоя голова. А может, и твоего спутника. Если тебе себя не жаль, глупый мальчишка, подумай хотя бы о своих близких и друзьях.
Я не хотел плакать. Клянусь, не хотел! Но предательская вода полезла наружу: моё тело ненавидело боль.
– Дурень! – сурово сказал мужчина.
Он оторвал край своего кимоно, отцепил мою ладонь, вцепившуюся в левое плечо в безуспешной попытке остановить кровь, грубо перевязал рану. Перед тем, как связать концы повязки, намеренно сжал их, заставляя меня застонать.
– Запомни, сопляк: глупость приносит горькие плоды, – крепко обхватил меня за раненное плечо, грубо поднял на ноги. – Показывай дорогу.
И мне ничего не оставалось, как опустить голову и плечи и двинуться вперёд.
Не успел сделать и сотни шагов, как мимо нас прошмыгнул молодой барсук. Почти сразу же за ним последовал большой и старый. Недоумённо проследил за ними, до тех пор, пока их силуэты, мелькающие между бамбуком, не стали расплываться, потом сделал ещё один шаг к цели. И едва не споткнулся о третьего барсука. Тот мрачно обернулся на меня, сердито блеснув чёрными глазами, и скрылся в роще. До того, как мы добрались до деревни, мимо нас пробежало более десятка барсуков, больших и маленьких.
– Да что ж это такое?! – не выдержал мой спутник, споткнувшись об очередного бегуна.
Зверь, на которого упал человек, отчаянно засипел. Поднатужился, выбрался. И нагадил на штаны самурая. Основательно так запачкал их и, судя по быстрому прощальному взгляду, намеренно. Ронин метнул ему вслед короткий меч, но промахнулся. Барсук остановился, задумчиво посмотрел на меч, застрявший в толстом бамбуковом стебле, и скрылся.
Когда воин выдернул меч из бамбука и вернул оружие в ножны, мимо нас пронеслись два барсучонка.
Мужчина недоумённо потёр правый висок:
– Впервые вижу, чтоб они себя так вели.
Да уж, сколько ни встречал за свою жизнь этих зверей, но ни разу не было, чтоб они бегали так часто и все в одном направлении.
От внезапной догадки ненадолго перестал чувствовать боль и усталость.
В одном?! Да, кажется, что барсуки со всей округи стекаются куда-то! Впрочем, мне сейчас не за ними бегать нужно, а самурая до деревни проводить. Пусть староста займётся им поскорее, тогда интерес воина ко мне иссякнет. И я смогу съёжиться дома, в углу, и заснуть. Впрочем, нет, мать начнёт ругаться, увидев, в каком я виде. Может, ей уже доложили, что чужую добычу отпустил. Лучше доковылять до леса и там поспать. А что в лесу опасно, так это не страшно. Страшнее маминых нотаций, выедающих душу, в мире нет ничего. Даже смерть теперь, спустя некоторое время после потрясения, кажется мне не такой страшной.