Две жемчужные нити

Кучер Василий Степанович

— Что? — звонко спросила она. — Ты брал в буфете целый месяц еду и не платил, а сейчас после получки положил все деньги сразу? Но почему ты ничего не сказал нам, мы бы одолжили тебе деньги. Какой же он вор, товарищи? — обратилась Олеся к окружающим. — Ведь Андрей вернул все до копейки. Ну, плохо поступил, а теперь одумался… Недостача восстановлена.

Девчата тихо засмеялись, и это разрядило нервное напряжение, созданное Бурым и Марчуком.

— Я так рада, что наконец обнаружилась эта проклятая недостача. Так рада, что и сказать не могу… Какой же ты молодец, Андрей! Даже сам не знаешь, какой молодец!

— Ну, знаете! — вскипел

Марчук. — Потакать ворам! Я этого не допущу, я составлю акт!

— Пишите! Составляйте! Вам бы только людей судить, властвовать над рабочими. Командовать все рветесь. По-старому мыслите: рабочие, мол, винтики. Это мы-то винтики, кто хлеб сеет, уголь добывает, варит сталь, делает машины, полотно ткет?! А кто же тогда хозяин страны, творец, товарищ Марчук? Да это вас судить нужно, что людей ни в грош не ставите, что не доверяете нам. Э, да что вам объяснять, все равно не поймете, горбатого, говорят, могила исправит. А нам работать пора. Пойдем, Андрей, пойдем, бригадир!

И Олеся молнией вылетела из буфета. Андрей даже не взглянул на нетронутый завтрак, оставшийся на столе.

19

В кабинете сидели двое, которые симпатизировали друг другу, — Корзун и Сухобрус. Курили.

— Значит, в отпуск? — спросил Корзун. — Вокруг Европы на пароходе? Греция, Италия, Англия. И наша соседка Турция. Босфор. Золотой Рог.

— Деньги внес и дела как будто подогнал. Хочу еще одну статеечку для газеты написать, если подкинешь материал.

Корзун заходил по комнате, нервно похрустывая пальцами. Видно, было трудно и неприятно начинать разговор.

— Ты же знаешь, я сейчас занимаюсь только покушением на художницу. Но писать об этом рано, можно всех птичек спугнуть. Они носом чуют, какой на них ветер дует. У тебя есть свободное время? Вот и хорошо. Я хочу еще раз проверить себя. Садись сюда, к окну, и читай эту мерзость — тут и валютчики, и проворовавшиеся торгаши, больше вроде ничего серьезного в городе не было, а я буду разговаривать с нашим старым знакомым. Ты слушай, если интересно, но глаз не поднимай. Так, словно тебе совершенно безразлично то, о чем пойдет речь. Может, напишешь когда-нибудь книжечку и о нас. Скучно тебе не будет. Гарантирую.

Привели лобастого, опухшего от сна Коржова. Он был старательно выбрит, но бледен. Из-под расстегнутой рубахи выглядывала грязная, заплатанная тельняшка. Положив на колени толстые, словно сардельки, пальцы, он задумчиво смотрел в окно на море и тихо вздыхал. А краешком глаза тревожно поглядывал на стол Корзуна. Хотел знать, что новенького там лежит. Но стол, как обычно, был чист. Все лежало в наполовину задвинутом ящике, который Корзун прикрыл локтями.

— Тебе, Коржов, пришло письмо, — вполголоса сообщил Корзун.

— Письмо? — равнодушно переспросил лобастый. Но глаза, заметавшись по комнате, остановились на фигуре Петра Сухобруса. — Шутите, гражданин начальник. От кого письмо?

— Из дактилоскопической лаборатории. Мне пришло в голову проверить твои пальчики. Каков у тебя маникюр.

— Не понимаю, — брови Коржова взлетели.

— На, читай.

Корзун протянул хорошо знакомое всем преступникам безжалостное доказательство — бланк дактилоскопической лаборатории. На нем отчетливо виднелись отпечатки пальцев лобастого, каждый по отдельности, и вся ладонь в уменьшенном виде. Отпечатки взяли тотчас, как только Корзун задержал бандита у вокзальной кассы.

Преступник, отлично знавший точную механику дактилоскопии, понял, что погиб. Лаборатория никогда не ошибается. И вот ответ пришел. Пан или пропал? Пронеси и помилуй, господи, и на сей раз. Пронеси и помилуй, если рука твоя крепко владеет этой грешной землей. Что тебе стоит спасти еще одного грешника, милый боже? Лобастый купит тебе тысячу свечек и поставит во всех церквах, которые остались на территории области. Смилуйся, всевышний начальник, и весь грешный мир снова упадет перед тобой на колени.

— Читай вслух.

Бланк задрожал в руке. Лобастый побелел и опустил голову. Нижняя челюсть отвисла, словно человеку не хватало воздуха. На шее запульсировала синяя жилка. Коржов лихорадочно глотал слюну, но никак не мог проглотить.

— Может, ты позабыл азбуку?

— Не могу. Ох, не могу, гражданин начальник, — с трудом выдавил лобастый.

— Тогда слушай. Лаборатория, куда были посланы отпечатки твоих пальцев, сообщает, что они принадлежат Луке Ферапонтовичу Цимбалу, преступнику-рецидивисту, известному под кличкой Жора-Каин. Ясно?

Бандит безнадежно кивнул головой, уставившись в пол.

— А вот и твоя фотография, сделанная в Ростове. Профиль и фас. Правда, тогда ты был помоложе и выдавал себя за механика по ремонту телевизоров. Ходил с чемоданчиком по квартирам, пока не застукали. Погляди. И ателье знакомое. За спиной измерительная рейка, поделенная на сантиметры. Во всех уголовных розысках они одинаковые, эти рейки с сантиметрами. Помнишь?

Цимбал поглядел на обе фотографии, нервно вздрогнул и грудью упал на приставленный столик.

— Ой-ю-ю! Ой, мамочка родная, — стонал он, и плечи его вздрагивали.

Он не плакал, скорее злился и ругал себя на чем свет стоит за то, что связался с этим проклятым моряком, который так бессмысленно, по-идиотски втянул его в это мокрое дело. А ведь все шло как по маслу. Все заставы остались позади, впереди лежал путь к вольной и красивой жизни. И кто только выдумал эти фотоаппараты и лаборатории по криминалистике! Чтоб у них руки отсохли и зенки повылазили! Скоро придумают, гады, аппарат, который сам будет читать чужие мысли, сам найдет тебя за сотни километров и сам притащит в милицию. И что за жизнь пошла, черт ее подери? Ни тебе развернуться, ни свечкой стать, ни «занять» денег у кого они лишние, без дела лежат. Вильнуть некуда. И ничего не придумаешь. Тебя ведь не люди, машина поймала. А у нее хватка мертвая. Станешь лгать или отмалчиваться — новую беду накличешь! Еще пятерик прибавят к тому, что имел там, где мороз бабу щиплет и рубят лес. Бр-р-р! Даже мурашки по коже побежали, в черта, бога-христа и всех апостолов мать! И как назло, голос начальника совершенно спокоен. Хоть бы он закричал, ударил, все легче бы стало. Но тот хоть и говорит спокойно, а будто гвозди в душу заколачивает.

— Два месяца назад ты, Цимбал, сбежал из исправительно-трудовой колонии. Поддельных документов не достал и вынужден был скрываться. В это время открыли Новоград, и ты прибыл в город, надеясь раздобыть тут какие-либо документы. Днем спал на чердаке дома, который я покажу тебе позже, а вечером выходил из укрытия и отправлялся в пивную напротив вокзала. Тебе тяжело жилось на чердаке… Но погоди! Что это я все тебе рассказываю? Давай уж ты немного. Плохо было на чердаке?

— Ох, плохо. Кости до сих пор ноют. Дайте закурить, гражданин начальник… И воды…