Две жизни комэска Семенова
Шрифт:
Семенов приказал ещё раз неспеша прочесать окрестности. Он не верил в нападение белых, да и у бандитов не могло быть редких на фронте кольтов. И потом, зачем им убивать командира эскадрона? Нет, за всем происшедшим виделся другой след… Перед глазами стояла исполненная пьяной злобы физиономия Клюквина. Но никаких доказательств его причастности к нападению не имелось.
Днем прискакали из полка – Горюнов с двумя помощниками: все в черных кожанках, фуражках, с маузерами и прожигающими всех насквозь глазами.
Они и опознали убитого.
– Петр Воронин это, прозвище Челюсть! – мельком глянув, сказал чекист. – В Волчьей сотне у Шкуро был начальником разведки, головорез каких мало! Потом его свои же расстрелять хотели, он и ушел в бандиты. Они, паскуды, по зажиточным хуторам шастали и целые семьи вырезали! И вон где оказался… Ты его?
– Я, – кивнул Семенов.
– А не знаешь, чего он к тебе пришел? – остро глянул Горюнов. – У тебя же поживиться нечем!
– Не знаю, – пожал плечами комэск. Пьяная рожа Клюквина как-то не совмещалась с убитым белобандитом.
– Ну и ладно, – махнул рукой Горюнов. – Что заслужил, то и получил!
Отдых затягивался, и это было непривычно. Семенов в очередной раз проснулся на рассвете и с удовольствием вслушался в спокойное деревенское утро. Ни топота, ни лязга. Только вёдра легонько стукнули ручками, полилась в умывальник вода. Босые женские ноги быстро, но негромко прошлепали по дому и замолкли за скрипнувшей дверью во двор. Под окном щётка ординарца размеренно летала по сапожному голенищу. Где-то в отдалении весело перекрикивались несколько хриплых мужчин. Стены крашены в нежно-голубой цвет. Удобная кровать.
Хорошо. Спокойно.
Свой, отвоёванный мир, простирался далеко, насколько хватало слуха.
Решил побаловать себя немного, поваляться без дела.
Как у любого, вышедшего из крестьян, к безделью у Семенова отношение было двоякое. Безделье неурочное – подчинённых или своё собственное, нагоняло на него беспокойство и раздражение. Немедленно находилось занятие, спасающее от этой напасти. Безделье же, к примеру, вечернее, узаконенное – что крестьянским, что воинским укладом – напротив, заявляло о своевременном завершении всех дневных дел и причислялось, таким образом, к признакам жизни правильной, справной. А потому наполняло радостью. Утреннее ничегонеделанье на подушке, как ни крути, правильным не назовёшь. Простительно больному. Или ребёнку. В детстве – коротком крестьянском детстве, Ваня Семенов любил вот так проснуться и обнаружить, что вокруг никакой суеты, он лежит на печи, потягивается – и можно будет встать неспеша, неспеша одеться, и никто не будет подгонять, грозить подзатыльником. Особенно приятно было проснуться от какого-нибудь запаха. К примеру, дедовой махорки, или утренней каши – если уж совсем разоспался и мать уже приготовила завтрак.
«Интересно, – успел он подумать. – При коммунизме будут спать вдоволь? За весь, стало быть, предыдущий недосып?».
Но тут течение его мыслей, в состоянии праздности привычно свернувшее к светлому будущему, прервал гулкий стук копыт со стороны околицы. Всадник гнал вовсю. Комэск сел на кровати, стараясь определить направление. К нему. Вот уже подлетает к сгоревшему забору. Семенов вскочил на ноги и принялся одеваться быстро, как по тревоге. Сунул ноги в галифе, поддёрнул тугие на икрах штанины. Занырнул одним движением в гимнастерку. «Вот тебе и неурочное безделье. Вот и тебе и урок: либо порядок, либо суета». Лукин уже стоял в дверях с начищенными сапогами. Поставил их перед кроватью, обронил сдержанным шёпотом:
– Из штаба полка. Нарочный.
Портянка, правый сапог. Портянка, левый сапог. Начищенными они лучше не стали, только недотёртый гуталин мазал пальцы. Застегнул широкий ремень, перекинул крест-накрест ремни шашки и маузера, надел фуражку и, дав себе секунду сосредоточиться, вышел на крыльцо.
Нарочный был тот же, что в прошлый раз – рядовой штабного взвода Юрьев. Из городских, с цепкими умными глазами на узком лице. Комэск поискал в его руках пакет и не нашёл. «Мелочь какая-нибудь, – предположил он. – Раз письменного приказа не прислали».
– Товарищ командир эскадрона, – по-штабному отработанно: одновременно сдержанно и немного залихватски, отдал честь Юрьев.
– Вас вызывают в штаб. Приказано как можно скорей.
Семенов неспешно козырнул в ответ, в задумчивости поправил шашку. Не угадал. Хоть и на словах, а не мелочь. В штаб за всё время, что воевал, Семенова вызывали дважды: когда назначили командовать «Беспощадным» и перед ставропольским наступлением.
Он нашёл глазами Лукина, стоявшего у распахнутой входной двери:
– Седлай. Умоюсь пока.
– Там мясо осталось, – выходя, ординарец кивнул в сторону стола. – В чугунке, под тулупом.
Семенов завтракать не стал. Не запихиваться же наскоро при нарочном, а за стол не сядешь: приказано как можно скорей и это будет жест недисциплинированности, а может, даже и пренебрежения! Шагнул обратно, взял с сундука потертую кожанку – на скаку ветерок усиливается и теряет освежающую ласковость, продувает насквозь.
– Пока не вернусь, за старшего Маслик, – кинул он ординарцу, вскакивая в седло с крыльца и нащупывая носками стремена. – Да передай ему: прозевает мародёрство или ещё что, спрошу с него лично.
Глава 3
Особое задание
За околицей Юрьев взял левей, вверх по незасеянному пологому склону, уходившему от овсяного поля в сторону реки.
– Дорога до второй версты конницей потоптана вдрызг, – крикнул, обернувшись. – Обогнём, быстрее будет.
– Давай, я за тобой, – ответил Семенов, пуская Чалого вслед крупному гнедому штабиста.
Кони по узкой пешей тропке, светлеющей в плотной июльской траве, пошли умеренным галопом. От открывшейся за селом реки потянуло сыростью. Вдалеке, на излучине, белели голыми телами купающиеся бабы. Отправились с утра пораньше, пока расквартировавшийся эскадрон завтракает и занимается нехитрым воинским хозяйством – дочищает и починяет то, что не дочистил и не починил с вечера.
Комэск прислушался к себе. Он волновался. За долгую череду боёв и сложных переходов – часто вслепую, без разведки, нахрапом и на авось, он отвык волноваться – и теперь не мог понять, как относиться к охватившему его тремору. К праздничной приподнятости (в штаб едет – туда, где вершатся судьбы тысяч и тысяч людей, по какую бы сторону гражданской они ни оказались), примешивался холодок настороженности (чем обернётся?). Никакого проступка комэск за собой не знал. Что вовсе не отменяло риска получить взыскание или услышать неприятные вопросы от старших товарищей – мало ли, он видит со своей колокольни, они со своей. «На всё воля революции», – напомнил себе Семенов собственную присказку и потрепал по холке Чалого – ничего, дружище, живы будем не помрём.