Две жизни комэска Семенова
Шрифт:
– Только не из винтовок шмаляйте, а то людей постреляете. Ружья возьмите, выберите самых метких: от взвода по два человека, не больше. И рыбалку заодно организуйте. Ушицы поедим.
Бань в Сосновке – чуть не в каждом дворе. Выбрали получше да почище, на каждый взвод, отрядили бойцов на заготовку дров и веников. Через пару часов над трубами курился дым, бойцы по очереди заходили в маленькие избушки, откуда выскакивали красные, распаренные, исхлестанные вениками, с криками обливались холодной водой из
Охотники разошлись по окрестным перелескам бить фазанов и зайцев, рыбаки рассыпались по берегу удить рыбу. Трое самых заядлых, пользуясь всеобщим благостным настроем, отпросились на озеро в полутора верстах к северу, под самой линией фронта: местные раззадорили их байками про водящихся в озере гигантских сомов. Те, кто с купеческой жилкой, предались радостям свободного обмена: меняли у сосновцев гуталин на сало, муку на соль и чай, по курсу два к одному – сэкономленную перловку на выманенную из крестьянских запасов гречку.
Иван позвал к себе Сидора – посидеть, побалакать за жизнь. Поддавшись общей благодушной атмосфере отдыха, братья устроились возле штаба, под развесистой шелковицей, за столом с горячим самоваром и кусочками колотого сахара в расписной плошке. Душевно почаевничали и уже собирались идти париться, когда быстрым шагом во двор вошел Буцанов – в расстёгнутом кителе, хмурый и злой.
– Что случилось? – Семенов сразу догадался: комиссар пришёл с плохой вестью. – Докладывай!
Комиссар присел на колченогую табуретку, оглянулся – не слышит ли кто, повернулся к столу.
– Только что сообщили: в бане увидели у Федунова на шее золотую цепочку с крестиком, – сказал Буцанов. – Он ее сразу снял, но Петрищев заметил и сигнализировал. И знаешь, у него ведь всегда физиономия кислая, а тут прямо просиял весь!
– Так-так-так, – Семенов вздохнул, потёр ладонью лицо. – Не о Петрищеве речь… Это какой Федунов? Такой невзрачный, вроде как пришибленный? Молчит всегда?
– Ну да. Ты ещё ему сапоги с френчем отдал. Себе не взял, а этому…
– Точно… я и забыл… Так откуда у него золото, комиссар? Он же крестьянин, из бедноты, золото не то, что в руках не держал – даже не видел!
– Вот то-то и оно, – Буцанов посмотрел исподлобья на комэска. – Боюсь, дело тут нечистое…
Семенов отодвинул от себя недопитую кружку.
– Лукин!
Ординарец, поправляя на ходу ремень, подбежал к столу.
– Иди к Коломийцу, скажи, чтобы задержал Федунова из второго взвода.
– Понял, – кивнул Лукин. – И что с ним делать?
– Пусть дознается, откуда у него золотая цепочка с крестиком.
– Есть! – ординарец исчез.
Когда-то в эскадроне был свой особо уполномоченный ЧК, но потом его убили, а нового не прислали. С тех пор командир комендантского отделения Фёдор Коломиец выполнял его функции: и агентурную работу вел, и дознание, и приговоры в исполнении
Он, не раздеваясь, валялся после баньки на неразобранной кровати, мрачно глядя в потолок – то ли дремал с открытыми глазами, то ли думал какую-то невеселую думу. Впрочем, других дум у него и не бывало.
Выслушав принесённый Лукиным приказ, Коломиец поднялся, потянулся, вытащил из-под подушки наган, сунул в лежащую рядом на табуретке кобуру, перепоясался. Кивнул на сапоги, покрытые расправленными портянками, так делается на случай возможной тревоги: сунул ноги – и уже обут.
– Как знал, – хмуро сказал он. – Слишком всё было хорошо. Так не бывает.
Федунова, прямо из бани, краснолицего, с налипшим на лоб ошмётком берёзового листка, привели в дальний заброшенный сарай, который Коломиец давно уже присмотрел для таких случаев.
Один из «ангелят» подошёл к командиру, протянул улику, зажатую между большим пальцем и мизинцем. Остальные пальцы были отсечены, судя по тому, как выглядел срез – умелой хорошо наточенной шашкой. «Ангел Смерти» взглядом показал на перевёрнутую бочку: сюда клади. Крестик глухо стукнулся о дубовое днище, сверху золотой змейкой упала цепочка.
Второй конвойный, веснушчатый малый с перекинутой через плечо пулемётной лентой, подтолкнул застывшего у входа арестованного:
– Что встал, иди!
Федунов вышел на свет, падавший в расселину прохудившейся крыши. Всё такой же вялый, будто не осознающий до конца – во что вляпался.
– Рассказывай, – велел Коломиец.
Маленький, щуплый, невзрачный человечек поежился, подождал, не будет ли уточнений. Не дождался, но переспрашивать не стал. Пожал плечами, помолчал. Наконец, разжал слипшиеся губы.
– Бабкина цепочка, – сказал сиплым голосом и закашлялся.
Коломиец железной ладонью похлопал его по костлявой спине.
– Бабки Прасковьи, – продолжил Федунов. – Она из купеческих была. Мне завещала.
Конвойный с покалеченной рукой усмехнулся и вернулся к двери, стал рядом с товарищем. Тот тоже недобро улыбался.
Обойдя вокруг Федунова, «Ангел Смерти» остановился, смерил его бесстрастным, усталым взглядом с головы до ног.
– Померла, значит, бабка?
– Померла. Ещё в шестнадцатом годе.
– И ты, значит, хочешь мне втюхать, что ты в своей Нищебродовке не продал бабкино золото, не обменял на мешок муки… а хранишь в память о любимой бабке? И никто до сих пор этого золота на тебе не видел. Так?
Федунов кивнул.
Коломиец расстегнул кобуру, достал наган, спросил:
– Значит, ты голубых кровей? Из кровососов-эксплуататоров трудового народа? Может, ты дворянин?
«Ангелята» рассмеялись.
– Да нет, нет! – испуганно открестился Федунов. Он не знал, в чем лучше признаваться, но прекрасно понимал: если его отнесут к классовым врагам, то конец наступит быстрей и печальней, чем в любом другом случае.