Две жизни комэска Семенова
Шрифт:
– Ну, вот и хорошо, – успокоился Буцанов. – Пойдемте, отдохнем, потом у нас праздничный ужин запланирован. Даже мясо будет!
К удивлению комиссара, остаться на праздничный ужин Дементьев отказался.
– Вернуться лучше затемно, – пояснил. – Мало ли шатается по окрестностям контры и несознательного элемента. Слышали, целые хутора вырезают?
– Да остались бы, комиссар, – по-свойски сказал Весёлый. – Чего нам эта контра? Сами перекрошим кого хошь! Погудели бы с братишками…
Но Дементьев оказался
– Помнишь, что товарищ Клюквин приказал? Всё, товарищ Самохин, хорош хороводить. Едем.
Упоминание Клюквина сразу привело бесшабашных приятелей к повиновению, и они беспрекословно отправились седлать коней. Перед отъездом Дементьев зашел к Семенову.
– Приезжайте завтра к нам, – сказал на прощанье, впервые посмотрев комэску «Беспощадного» в глаза. – Пусть ваши богатыри с нашими силами померяются! Думаю, дело это правильное, как с боевой, так и с политической позиций.
– Я тоже так думаю! – отчужденно кивнул Семенов.
В Ореховку Семенов не поехал, рассудив просто: «Раз Клюквин ко мне не явился, то и мне к нему ехать не след». Отправил с призерами Буцанова, вроде баш на баш.
Они вернулись после полудня, но втроем, без Пшенкина.
Комэск заметил приближающихся всадников в окно – не торопятся и лица вроде бы не встревоженные – вышел в большую комнату, встречать. На сердце почему-то было беспокойно.
– Пшенкин где? – спросил Семенов, как только они вошли, не дожидаясь доклада.
– Первое место там занял, – ответил Буцанов. – В пух и прах, хотя там тоже, знаешь…
Комэск мрачнел, слушая, как явно растерянный, но старательно сохраняющий солидность при бойцах Буцанов уходит от ответа.
– Пшенкин, спрашиваю, где, – негромко, но с хорошо слышимой угрозой в голосе повторил комэск.
Адамов смотрел в пол – похоже, он, как и командир эскадрона, в полной мере осознавал серьёзность ситуации. «Жаль, что ты из бывших, – подумал Семенов. – Назначить бы тебя взводным».
– Да он с Веселым и Котом напился, к вечеру приедет! – Буцанов упрямо старался сохранить шутливый тон. – Тебе Клюквин привет передавал.
– Пусть он приветы свои в ж… себе засунет! – взорвался Семенов.
На хозяйской половине тут же хлопнула дверь: кто-то поспешил оградиться от бранных слов и надвигающегося скандала.
– Ты почему пьянку допустил? – перешёл комэск на сдавленный шепот. – Ты почему своего бойца оставил?
– Так он же победил, имеет право отметить! – оправдывался комиссар. – Я его не у белых оставил, а у своих… Клюквин сказал, нормально всё будет…
Семенов обернулся к рядовым конникам:
– Вернуться в расположение!
Адамов и Вихрев, козырнув, ушли.
– Ты, Буцанов, с дубу рухнул, что ли?! – на лбу у Семенова дрожала вздувшаяся вена, желваки вздувались и опадали. – Ты что мне тут поёшь, комиссар?!
Буцанов и раньше видел комэска в таком состоянии. В прошлые разы это заканчивалось лобовой контратакой на превосходящие силы противника – или приказами о расстреле. Буцанов помялся и, шагнув к столу, уселся тяжело на лавку.
– Да что-то нашло, командир, – он опустил голову. – Пока с Клюквиным был, казалось, что и ничего такого… пусть боец отдохнёт…
– Ты понимаешь, что ты мне всю дисциплину, с таким трудом отстроенную, ломаешь?
– Прости, командир… Но он вернётся, никуда не денется…
Пшенкин объявился к вечеру, с разбитым лицом и без шашки.
Буцанов при виде его только крякнул и принялся торопливо перематывать портянки – что будет дальше, он уже догадывался.
– Докладывай по сути, – приказал комэск Пшенкину. – Коротко.
– Напоили, предлагали в карты играть на гурду, потом купить хотели, – самогонкой от казака разило за пять шагов, слова давались ему тяжело. – Я отказался, ну и вот!
Он задрал опухшее лицо.
– Виноват, командир, готов…
– Да вижу я, что ты готов! – оборвал комэск. – Только не в тебе дело! Ты весь эскадрон опозорил! Получается, что эти анархисты могут моих бойцов спаивать и избивать! Ложись спать, победитель!
В последнем слове прозвучала откровенная издевка.
– А мы поедем с этими гадами разбираться!
– Командир, как же так?! Я первым туда скакать должен!
– Остаёшься здесь, я сказал! Ты уже все, что мог, сделал!
Лукин молча тащил во двор седло и сбрую – седлать Чалого.
До Ореховки было четыре версты. Поднятый по тревоге первый взвод, отделение «Ангела смерти» и две лучшие эскадронные тачанки, на кованых рессорах, с пулемётами на новых стальных рамах, добрались туда за полчаса. Уже смеркалось.
Штаб Клюквина долго искать не пришлось, первый же встреченный на улице мужик указал на избу с ярко горящими окнами.
– Да вон…
Одна тачанка наставила пулемет на входную дверь, вторая развернулась пулеметом вглубь села, контролируя подходы к избе. С карабинами наперевес конники окружили штаб.
Семенов спрыгнул на землю, накинул вожжи Чалого на забор и, махнув рукой, пошёл ко входу. Сидор с рукой на перевязи, «Ангел смерти» и четверо «ангелят», двое из которых были вооружены ручными пулеметами Шоша и Льюиса, спешились и двинулись за ним. Комэск ударил ногой в дверь, она распахнулась, грохнув о косяк. В сенях, развалившись на раскиданной по полу соломе, шестеро здоровенных мордоворотов в новой одежде – очевидно, личная охрана Клюквина, при тусклом свете керосинки играли в карты. Они были пьяны, но при виде ворвавшихся людей, хватая винтовки, вскочили навстречу.