Две жизни комэска Семенова
Шрифт:
– Ложись, контра, а то всех на воздух подыму! – заорал Сидор, взметнув над головой гранату. Чёрные жерла пулеметов усилили впечатление. Винтовки со стуком попадали на пол, телохранители повалились рядом.
– Один сторожит, остальные за мной! – приказал Семенов и распахнул дверь в горницу, застав немую сцену, словно внезапно остановили спектакль и актеры застыли на полуслове и полудвижении.
Комната напоминала музей, а не крестьянскую избу: забитая дорогой старинной мебелью, шелковые занавески на окнах и тяжелые бархатные шторы. Трое замерли за растерзанным гулянкой столом,
Сидевший напротив неё комиссар Дементьев, смертельно напуганный и вжимающий голову в плечи, поднял ладонь с растопыренными пальцами, будто заслоняясь от ствола Семеновского маузера. Клюквин, развалившийся рядом с полуобнаженной красоткой, непринужденно обнял ее за голые плечи. Узкое бледное лицо с глубоко посаженными тёмными глазами и квадратной нижней челюстью ничего не выражало, будто вошёл повар со свежей порцией мяса. Было ясно: командир третьего эскадрона трезво оценил обстановку и решил не дёргаться попусту.
– Заходите, гости дорогие, – ровным тоном произнёс он, как будто действительно пришли званые и давно ожидаемые гости. – А чего это до зубов вооружились, будто воевать собрались? Здесь все свои! Давайте, ребята, поставьте что-нибудь веселое!
Последняя фраза была адресована двоим мужикам, застывшим у стоящего на сундуке граммофона. Одного, в яркой вышиванке, Семенов знал – это был Фёдор Горкин, ординарец Клюквина. Он схватился было за рукоять револьвера, но спокойствие командира, а может, в большей степени наведённое оружие и поднятая граната оказали своё воздействие, и он разжал пальцы. «Ангел смерти» быстро разоружил обоих, бросив выпотрошенные наганы под стол.
– Правильно! – в наступившей нервной тишине Семенов неторопливо убрал маузер в кобуру.
– Ну что, музыка будет, нет? – обратился Клюквин к замешкавшимся у граммофона бойцам. – Надо же гостей развлечь!
– Знаем, как ты гостей развлекаешь! – процедил Семенов. – Лучшего моего рубаку избили и ограбили! Сейчас я вам без музыки танцы устрою! Да под трибунал отправлю!
– Кого избили? – Клюквин изобразил полнейшее непонимание. – Кого ограбили? Федька, почему я не знаю?
– Да ничего особенного! – нехотя буркнул ординарец. – Поцапались ребята, потом сами разобрались. Всего и делов-то!
– Короче, давай сюда своих бандитов! – приказал Семенов.
Клюквин пожал плечами, кивнул Фёдору и тот вышел из комнаты.
– Садись, Ваня, поешь, – комэск-три широким жестом указал на обильный стол: картошка, жареное мясо, свежие овощи, соленья, хлеб, сало, кровяная колбаса…
– Хорошо живёшь! – заметил Семенов. Он сел к столу, но есть не стал, повернулся к своим:
– Поешьте по одному! Раз хозяин настаивает…
– Хорошее дело! – «Ангел смерти», не опуская нагана, схватил кусок хлеба, колбасу, начал жадно жевать.
– Мы и должны хорошо жить, – свысока ответил Клюквин. – Потому, что мы солдаты революции! Так, комиссар?
– Так, – послушно кивнул Дементьев.
Семенов ударил кулаком по столу – звякнули, подскочив, тарелки.
– Не так! Солдаты революции никого не грабят! И своих не бьют! Что вам мой Пшенкин сделал? Или он не боец революции?
– Это тот, который канаты ловко шинкует? – усмехнулся Клюквин. – Я смотрел. Ай-яй-яй. Вот шельмы! Теперь, Ваня, я понимаю, отчего кипит твой разум возмущённый! Но не портить же всем настроение из-за мелочей! Давай, Три Пётра, заводи музыку!
Граммофон кашлянул и затянул блеющим голосом: «Плачь, цыган». Сидор глянул на брата и нагайкой сбросил звукосниматель с пластинки, музыка смолкла. Так и сидели в молчании. Клюквин выпивал и закусывал, тискал свою красотку, иногда бросая на Семенова угрюмые взгляды. Но тот не обращал на это никакого внимания. Его люди насытились, но сам он к еде не притронулся, хотя желудок подвело от голода: никто не скажет, что комэск ел со стола негодяя!
Наконец, Фёдор вернулся, держа в руке длинные ножны, из которых вытачивало навершие рукояти.
– Вот, – положил он шашку на край стола, а сам подошёл к Клюквину, пошептал на ухо.
Семенов вытащил клинок, осмотрел и передал «Ангелу смерти».
– Гады эти где? Кот с Веселым?
Фёдор развёл руками.
– Не нашёл. Веются где-то.
– Ну вот, – оживился Клюквин. – И все дела. А ты стволами тыкать. Нехорошо. Выпьем на мировую! Паша, налей!
Дементьев разлил самогон по стаканам.
– У тебя что, комиссар на розливе? – мрачно поинтересовался Семенов.
– Нет, что ты! Партия у меня в почете, – с усмешкой ответил Клюквин. – Просто мы друзья. Сдружились, понимаешь ли, не разлей вода. А друзья разве считают – кто кому налил? Давай, выпьем! Мы же во всем разобрались!
– Э, нет, – сказал Семенов. – Не во всём. Согласно революционным законам грабителей следует расстрелять перед строем или, если это тебе легче, сдать в полк, в трибунал!
Клюквин поморщился.
– Расстрелять, трибунал… Слушай, ну вот что ты такой упёртый… Если собака чабана сожрет курицу в соседней деревне, разве он станет ее стрелять? Так, поругает для вида! Я их тоже завтра поругаю перед строем, честное красноармейское…
– Так они у тебя собаки? То-то, смотрю, ты их кормишь лучше, чем комиссара! У него обычный наган, а у собак заморские пистоли! И у тебя, вижу, такой же…
– Не горячись, успокойся! Нам делить нечего! Давай подружимся, Ваня!
Держа руки перед собой (дескать, видишь, никакого подвоха), Клюквин пересел к Семенову, обнял за плечи, но тот резко освободился.
– Укрепим, так сказать, фронтовое товарищество… Да будем вместе дела делать… Не пожалеешь!
Он выпил, закусил куском сала, показал взглядом:
– Угощайся. Сала-то, небось, давно не ел?
Семенов встал.
– Мне жировать не с чего. Вся страна ремни-то затягивает! Сам товарищ Ленин не каждый день досыта кушает!