Две жизни в одной. Книга 1
Шрифт:
Судейская «тройка» по «Кировскому делу» уничтожила многих ленинградцев, уничтожила и нашего отца, и дядю Ефима, подвергнув их пыткам. Иначе бы они не признали себя виновными. Статья №58-59. Смерть для них была избавлением от нечеловеческих мук. «Все равно, — говорили нам в органах уже в наше время, — признавайся, не признавайся, конец один — расстрел». Не случайно музейная экспозиция в мемориальном комплексе «Медное» гласит: «Постановили: расстрелять».
Доложу по случаю...
День памяти жертв политических репрессий
Мне выпала честь четыре раза вести эти памятные встречи. Есть
У меня два свидетельства о смерти отца: одно от новой власти, другое — от прежней. Согласно одному отец прожил 43 года: арестован 11 ноября 1937 года, расстрелян 4 января 1938 года, согласно другому — умер от тифа в дальневосточных лагерях в 1942 году. По этому документу он прожил еще четыре года! Фактически — сорок три. Похоронен на Левашевской пустоши.
Сказано по случаю...
В поисках следов отца мама обратилась и на прежнее место его последней работы. Получила справку: «Справка выдана Лагздынь Рейнгольду Яновичу в том, что он работал в Ленинградском лесном порту в качестве токаря с 8 августа 1933 года по 16 декабря 1937 года и уволен за соучастие в подрывной работе в гос. предприятии».
Такая справка была выдана маме 7 января 1957 года Ленинградским Лесным портом Министерства легкой промышленности «Главлесосплава» за подписью архивариуса Хрусталевой. А еще была выдана зарплата отца за два последних месяца. Так была оценена стоимость жизни человека!
Наступившую оттепель по отношению к репрессированным я вспоминаю с благодарностью. Она дала нам право не называться «детьми врагов народа», а нашим отцам вернула имена честных коммунистов прошедшей эпохи. Она позволила маме и брату снова жить в Ленинграде. Это было не простое возвращение. Чтобы попасть на прием, мама просиживала не одну ночь у подъезда в учреждение, где решался этот вопрос. Она была одной из первых ласточек. Получив на набережной Мойки комнату в 12 квадратных метров на двоих с сыном Феликсом, радовалась, так как в Калинине жила в восьмиметровой комнате с пятиметровой кухней, а семья состояла из пяти человек. Комната на Мойке, как и прежняя квартира на Прядильной, окнами выходила на задний двор с глухой кирпичной многоэтажной стеной. Поэтому в комнате всегда было сумрачно. Лишь кухонное окно давало представление о том, ночь на дворе или день. И не беда, что рядом с кухонным столом мамы и брата стояли столики соседей по коммуналке. Но это был Ленинград, в котором еще жило много доброжелательных интеллигентов-ленинградцев, кем бы они ни были по профессии. Дух переживших войну, блокаду города был еще жив. Да и сейчас, бывая в Санкт-Петербурге, легко можно отличить коренного ленинградца от приезжего по манере общения, по еле уловимым черточкам. Надо только уметь видеть и чувствовать.
Путь людей по партийным ступенькам был определен с детского сада. Сначала все становились октябрятами, затем пионерами, а после пятнадцати лет — комсомольцами. А вот быть членом партии (КПСС) — дело личное. Часть общества состояла в членстве, часть оставалась беспартийной. Если делать карьеру, занимать приличный пост, тут без партийного билета не обойтись. Зато партийная система была крепка, дисциплинированна и монархоподобна в лице генерального секретаря партии. Беспарламентская система издавна соответствовала сложившимся традициям нашего народа, идущим из глубины веков. Был нужен царь, монарх. Многим старая система нравится до сих пор. Хорошо, когда есть крепкий лидер. Но как и в каждой системе, существуют свои плюсы и минусы.
Я тоже сначала была октябренком, потом пионеркой, потом комсомолкой, и этими званиями гордилась. Закончив школу, оказавшись на ступеньках высшего образования, вошла в состав бюро, возглавив учебный сектор комсомольской организации Калининского педагогического института.
Но став комсомольским лидером, меня как честного человека смущало то, что, поступая в институт, в автобиографической анкете не указала причину, почему в 1938 году оказалась в Калинине, ясно понимая: иначе не быть мне студенткой. А потом, как говорится, ушла в «подполье», «опустила забрало».
После войны репрессированными не интересовались, словно о них забыли. Но мама хотела узнать, что с отцом, где он? В Москве на Лубянке ей предложили поговорить с Надеждой Константиновной Крупской, но только по телефону. Разговор был коротким, обтекаемым, без всякой информации. Когда мама покидала учреждение, шла по коридору, ее догнал молодой офицер. Оглянувшись и убедившись, что они в коридоре одни, спросил: «У вас есть дети?» На что мама ответила: «Да. Сын в армии, дочь — студентка пединститута». «Советую больше к нам не приходить!»
Приписка...
Как известно, Н.К. Крупская умерла в 1939 году, но мама уверяла, что ей предложили поговорить именно с Надеждой Константиновной.
В память врезалось одно из комсомольских собраний. Я в президиуме рядом с деканом геофака М.М. Бочаровым. Доклады, выступления, вопросы из зала. Вдруг поднимается студент и наводит критику по какому-то вопросу. Его прерывает декан, критика явно не нравится. Да кому критика вообще нравится? А еще если затрагивает чьи-то интересы? Декан, стоя на сцене актового зала, громогласно произносит:
— Что мы его слушаем? Он — сын врага народа. Таких, как он, надо отчислять из института!
И парня вскоре отчислили. А я? Я — ведущая собрание? Я — входящая в комсомольское руководство? Я же тоже дочь врага народа?
Институт окончен с отличием. Диплом в кармане. Меня оставляют в аспирантуре, которой руководит Леонид Невский, как мы его называли, старший. Его сын, Невский-младший, учился на нашем биофаке двумя курсами выше. К этому времени мое забрало жгло меня. На вопрос Невского-старшего и секретаря партийной организации института, почему я оказалась в 1938 году в Калинине, я ответила:
— Да потому, что репрессирована из Ленинграда вместе с мамой и братом как дочь врага народа.
Конечно, ни о какой аспирантуре не могло быть речи. Я получила направление в далекую глубинку, за что благодарю себя и институтских преподавателей. Вспоминаю книгу «Вечный зов», в которой писатель А. Иванов показал, как на местах, сами не зная для чего, служители сталинского культа продолжали издеваться над людьми. В этом вопросе я была, как видно, не одинока.