Две жизни
Шрифт:
— Языком бегаешь быстро. Я что-то устал понимать тебя, — перебил его Юрынов. Он всю жизнь прожил в тайге один, и бедное воображение старого охотника не могло воспринимать рассказы.
Покенов сурово покосился на Юрынова и, не вынимая трубки изо рта, раздельно сказал:
— Зачем говорить мешаешь? Микешка в большом стойбище был. Там кормили его, учили говорить его там, сюда послали. Зря кормить не станут. Пускай говорит. Мы послушаем, а ты кури трубку.
Когда свеча сгорела наполовину и в воздухе стоял смрад от выкуренных трубок, Микентий начал сравнивать жизнь большой семьи с маленькой. Он говорил о колхозах.
— Скажи, Агапия, твоего мужика медведь сломал, кто помог тебе растить дочку?
Агапия, сухая старуха, вздрогнула, втянула голову в острые плечи и не ответила. Откликнулась ее дочь Санко:
— Кто поможет, если отца нет?
Она обвела сидящих взглядом черных продолговатых глаз, как бы вспоминая, помогал ли им кто, и не нашла ни одного: бедность была у всех, кроме Покенова. Но Покенов жадный.
Он встретился с ней взглядом и отвернулся. Выбив трубку о край стола, задал вопрос Микентию. Он понимал: надо Микешку сделать посмешищем всего стойбища. Тех не уважают, над которыми смеются.
— Скажи мне, ты много видал, умней всех ты... Скажи: если все вместе колхозом будем, — Покенов сделал паузу, — рыбы в реке больше будет?
— Больше не будет, — ответил Микентий.
— Может, в тайге зверя больше будет?
— Больше не будет.
Люди притихли. Санко подошла к столу. Юрынов позабыл о трубке.
— Может, люди в два раза меньше есть будут и потому богаче станут? — смеясь, спросил Покенов.
— Меньше есть не будут, — ответил Микентий.
Покенов выпрямился. Большая улыбка лежала на его вялых губах.
— Зачем колхоз тогда? Агапию кормить? — Покенов плюнул и отошел от стола. — Я буду кормить Агапию. Я колхоз буду!
Люди с уважением расступились перед ним, — что из того, что он злой и жадный, он умный. Микешка внук против Покенова. Санко грустно качала головой. Как ловко провел нехитрого Микешку старый Покенов.
— Раньше надо было кормить, теперь сам приходи — накормим! — злясь на Покенова, крикнула Санко.
— Я буду кормить. Мясо никогда не будет лишним.
— Разве летом мороз нужен? — зло засмеялась Санко.
— Не надо кормить меня, — уныло отозвалась Агапия и еще глубже втянула голову в острые плечи.
Покенов напыжился:
— Что говорить с женщиной? У нее голова — сетка дырявая, что войдет, то и выйдет. Однако ночь. Спать надо. — Он поклонился Микентию и пошел к двери, важный и толстый.
Микентий поднял руку:
— Подожди. Я хочу спросить тебя... Если колхоз будет, рыбы в реке больше будет?
Покенов усмехнулся:
— Нет.
— Зверя в лесу больше будет?
— Нет!
— Люди в два раза меньше есть будут?
— Нет.
— Так же все будет?
— Так! — словно вбил гвоздь Покенов.
— Нет! — Микентий послюнил два пальца и оборвал нагоревший кончик фитиля. Свеча разгорелась. — Раньше рыбак не мог себе купить большую сетку. Так?
— Так!
— Будем вместе — купим!
— Большую сетку! — радостно, как ребенок, вскричал скуластый черноволосый парень.
— Рыбы в большую попадет больше, чем в маленькую?
— Больше! — ответили люди.
Юрынов молча кивнул головой, но, заметив, что его мнения не слыхали, крикнул после всех:
— Больше!
— Рыба крупнее будет? — спросил Микентий.
— Крупнее! — заражаясь азартом, крикнули все.
— Крупнее! — взмахнул руками Юрынов и чуть не вышиб изо рта трубку. Он опять опоздал крикнуть вместе со всеми.
— Жить хуже будет?
— Хуже! — напрягая голос, прокричал Юрынов и закашлялся. На этот раз он не хотел быть позади всех.
— Почему хуже? — спросил Микентий.
Был слышен только хриплый кашель; Юрынов, не отнимая от груди рук, кивком головы показал на улыбающегося Покенова.
— Ему хуже!
Покенов нахмурился, а люди, все, даже старая Агапия, засмеялись.
Утром Покенов стоял у маленького дома Юрынова. На крыше, засыпанной землей, росла трава. Окна были узкие, затянутые сохатиным пузырем. Микентий Иванов сидел на корточках и перебирал руками тонкие, словно осенняя паутина, сети. А во дворе громко кричал Юрынов — он бегал между дымчатыми оленями, проверял нарты, растягивал ременные упряжки.
Эвенки снаряжали первый караваи за продуктами. Теперь они решили сами заботиться о себе. Покенов сдержанно смеялся и, не обращаясь ни к кому отдельно, а одновременно ко всем, кичливо говорил:
— Вас много, и вы богатые, на каждого по три оленя. А я бедняк. Один я. У меня всего только... пятьсот оленей!
Но когда вернулся караван и привез продукты, Покенов перестал смеяться: ему ничего не продавали из кооператива. Даже спичек не продавали.
— Как же я буду жить, если огонька у меня нет? — заискивающе смотря в лица колхозникам, спрашивал он и трогал их руки.
— Как же я жил, когда у тебя была лавка? — освобождая свои руки из потных пальцев Покенова, гневно говорил Юрынов. — Ты мне ничего не продавал, и у меня умер сын.
— У тебя не было чем платить.
— Да, один год был голодный. Зверь ушел, рыба не пришла... Да, правда, у меня не было денег. Но ты зачем просишь? Ты богатый. У тебя есть олени. Поезжай за перевал. У нас колхоз, ты тоже «колхоз». — Юрынов хитро, с наслаждением разглядывал Покенова. — Поезжай. У тебя пятьсот оленей. Ты много привезешь.