Двенадцать подвигов Рабин Гута

Лютый Алексей

– А вот это еще не факт, – буркнул Жомов и выронил жреца из рук.

Тот свалился вниз, загремев костями по мраморному полу. Пару раз всхлипнув, видимо, для поддержания нужного тонуса, Анхиос похлопал себя по щекам и побежал за благовониями. Вернувшись назад, он запалил их и принялся завывать себе под нос какую-то тарабарщину, окуривая благовониями оракула. Сеня для истории пытался разобрать, что говорит старик, но единственными понятными словами в его речи были «Аполлон», «Пифия» и «твою мать…» Правда, было ли последнее ругательством или просто констатацией факта, понять Сеня так и не смог. Наконец Анхиос замолчал и повернулся к путешественникам.

–

Спрашивайте, – приказал он. – Но помните, у вас есть право только на три вопроса!

– Где нам найти Зевса? – сделав шаг вперед, спросил Рабинович, решив, как всегда, взять инициативу в свои руки.

Задав вопрос, Сеня застыл, с любопытством ожидая, что же сейчас произойдет. А ничего и не произошло! Как лежал камень с граффити у ног статуи Аполлона, так и остался лежать. Не взлетел, не разломился. Рта и глаз у кирпича-переростка не появилось. Несколько секунд Рабинович напряженно ждал, сдерживая желание чихнуть, засвербившее у него в носу из-за мощного аромата благовоний, чем-то напомнивших кинологу запах родной слезоточивой «черемухи». А когда Сеня уже собрался накрыть старика отборной милицейской лексикой, неожиданно завибрировал пол под ногами. Рабинович посмотрел по сторонам, ища глазами дверь, в которую каждый благоразумный человек выскакивает во время землетрясения, но убежать не успел – камень заговорил человеческим голосом!

– Если бодливый козел о скалу лоб ударом расквасит, станет ли враз он мудрее Афины великой? Нет, отвечаю! Но чудо вдруг станет возможным, если сумеет он птицею прыгнуть над Стиксом.

Оракул замолчал, и в храме жомовской дубинкой нависла тишина. Несколько секунд путешественники напряженно ждали продолжения пророчества, но вместо этого мелкая дрожь пола стала ослабевать, а затем прекратилась совсем. Ошарашенный таким ответом Рабинович удивленно обернулся к друзьям. Попов покрутил пальцем у виска, глядя на разукрашенный примитивной резьбой кирпич, а Ваня упер руки в бока.

– И что это за херня? – грозно поинтересовался он у Анхиоса.

– Не херня, а пророчество, – буркнул тот. – И вообще, с дурацкими вопросами ко мне не приставайте. Я за Пифию не отвечаю. Она всегда говорит то, что считает нужным. А уж как ее понимать, это ваше личное дело, – жрец перевел взгляд на Рабиновича. – Так, еще будут вопросы? Или мне заканчивать сеанс громкой связи?

– Вот дурдом! – фыркнул Сеня. – Ладно, попробуем что-нибудь попроще… Эй, Пифия, твою мать, хоть как пройти к Олимпу, сказать можешь?

В этот раз ждать ответа так долго не пришлось. Почти сразу после реплики Рабиновича пол под ногами путешественников вновь начал дрожать, отзываясь зубодробительной вибрацией в суставах, а затем тот же утробный голос произнес:

– Там, где туманы скрывают приметы былого, тлен лишь и прах остаются сынам Немезиды. Сердцем искать им придется дорогу к победе, разум дежурному сдав, как всегда, на храненье.

В этот раз даже Немертея с Гомером удивленно переглянулись, услышав незнакомые слова в странном пророчестве. Попов безнадежно махнул рукой в сторону оракула, а Рабинович вопросительно посмотрел на жреца, раздумывая, не натравить ли на оного Мурзика. И лишь Жомов не собирался бездействовать.

– Я не понял, это кто мозги у дежурного оставляет? – возмущенно завопил он. – Ты, детище криворукого каменщика, еще раз такое честным ментам скажешь, я тебя двумя ударами в кучу щебенки переработаю!

– Еще вопросы будут? – ехидно поинтересовался Анхиос, видимо, уже избавившийся от тлетворного воздействия душещипательных речей Немертеи.

– Ладно, попробуем еще раз, – как ни странно, но Сеня решимости не растерял. – Задаю вопрос для начальных классов школы недоразвитых имбецилов! Как нам вылечить Геракла?

Судя по тому, как долго в этот раз раздумывал оракул, до начальных классов вышеупомянутого учебного учреждения он еще не дорос. Камень долгое время не подавал никаких признаков жизни, а затем минут пять лихорадочно трясся, своей вибрацией отколов от ближайших колонн несколько увесистых кусков. И лишь когда Жомов стал раздумывать, не применить ли к оракулу недавнее тиринфское изобретение скалодробления, Пифия заговорила. Издав звук заводящегося тракторного мотора, она изрекла:

– Эллинам глупым приходится слушать все дважды, а для ментов повторять все раз десять придется. Сказано вам, чтоб прислушались к голосу сердца, или вовек повышения званий не будет!

Оракул резко вздрогнул, обвалив одну из храмовых колонн, а затем, издав звук разорвавшейся гранаты, задымился и затих окончательно. В огромном помещении вновь наступила тишина, которую из-за перекошенных физиономий ментов даже эхо не решилось потревожить. После падения колонны перепуганная Немертея бросилась в объятия Рабиновича, да так там и застыла. Геракл, испугавшийся не меньше ее, захныкал, а Ваня, покосившись в его сторону, угрожающе зарычал:

– Ну и кому теперь морду бить?

Сеня и сам за выкрутасы оракула был готов огреть жреца, нагло обманувшего их ожидания, чем-нибудь не слишком приятным. Например, упавшей колонной. Однако Рабинович быстро сообразил, что таким поступком тут же навсегда подорвет доверие Немертеи, которое с таким трудом только начал завоевывать, и, тяжело вздохнув, вынужден был сдержаться. Посмотрев на тихо зверевшего Жомова, он кивнул головой в сторону двери.

– Пошли отсюда, мужики. Кидалово все это, – с грустью от несбыточных мечтаний в голосе проговорил он, а затем посмотрел на Анхиоса. – Радуйся, старик, что у нас времени мало, а то за твой лохотрон соответствующую статейку быстренько впаяли бы!

Сеня сплюнул на пол и, поддерживая Немертею, направился к выходу. Мурзик далеко обогнал его, а остальные направились следом. Последним, отвесив подзатыльник хнычущему Гераклу, из храма выходил Жомов. Лишенный удовольствия оторваться на Анхиосе, разгневанный омоновец так саданул кулаком по каменному косяку, что тот вывалился наружу вместе с дверями и доброй половиной стены. Потерев слегка ушибленную руку, Ваня на прощание погрозил кулаком хихикающему Анхиосу и для симметрии обрушил оставшуюся часть фронтальной стены храма. Лишь после этого, почувствовав небольшое облегчение на требовавшей возмездия душе, Жомов поспешил догнать друзей. А те уже вступили в оживленную дискуссию между собой.

– Да лохотрон это натуральный, – горячо убеждал путешественников Попов. – Видел я такие трюки по телевизору. Чревовещанием называются. Этот чокнутый Анхиос брюхом своим говорил, а мы и уши развесили, как бараны деревенские перед столом наперсточников.

– Я не совсем понимаю твои слова, учитель, но чувствую, ты не веришь в божественность Пифии, – произнес в ответ Гомер. При слове «учитель» Андрюша слегка поморщился, но промолчал. А поэт продолжил.

– Я допускаю, что Анхиос мог вещать своим чревом, – кивнул головой он. – Но какое чрево нужно иметь, чтобы заставить храм так дрожать? Для этого даже размеров твоего почтенного живота, учитель, будет недостаточно!