Двенадцать поэтов 1812 года
Шрифт:
Александр I, в целом симпатизировавший проекту Оленина, решил от столпа из пушек до времени отказаться, а сосредоточить силы и ресурсы на проектировании и строительстве храма во имя Христа Спасителя (решение об этом было принято еще 25 декабря 1812 года). Но и проект храма-памятника утверждался крайне трудно и долго, а сам храм, как известно, ожидала нелегкая, а впоследствии и трагическая судьба.
Жуковский, приехав в Берлин осенью 1820 года, с горечью записал в дневнике: «Нам стыдно перед пруссаками: сколько уже у них памятников народной славе; они и Кутузова и Барклая не забыли, а мы строим храм, который вечно не достроится, хотим благодарить Бога, которому не нужна благодарность, и не думаем отдать чести тем, которые положили за отечество жизнь свою…» [73]
73
Запись
В конце 1812 года Жуковский был произведен в чин штабс-капитана, а летом его догнала бородинская награда — орден Святой Анны 2-го класса, указ о котором, как оказалось, был подписан еще 6 ноября 1812 года.
Первым сообщил другу о награде Константин Батюшков. 30 июня он написал из Петербурга в Белев: «Слух носится, что тебе назначена Анна 2-го класса… Дай обнять тебя, старый мой друг! Дай разделить с тобою твою радость, — радость, ибо приятно получить то, что заслужил; а ты, наш балладник, чудес наделал, если не шпагою, то лирой. Ты на поле Бородинском pro patria подставил одну из лучших голов на Севере и доброе, прекрасное сердце. Слава Богу! Пули мимо пролетели…» [74]
74
Батюшков К. Н. Сочинения. Т. 2. М., 1989. С. 253.
А услышал Батюшков о награждении Василия Андреевича от А. И. Тургенева, который, в свою очередь, узнал эту новость от графа Павла Александровича Строганова — того самого генерала, чье доброе имя Жуковский защитил в письме к Блудову.
Почти три десятилетия спустя после Бородинской битвы, 26 августа 1839 года, Жуковский вновь оказался на Бородинском поле. Приехал он в Бородино накануне вечером, в числе почетных петербургских гостей.
Утро было такое же ясное, как и в 1812 году. Только если в утро сражения пахло дождевой сыростью, слежавшимся намокшим сеном, то теперь стояла жара и густая пыль поднималась над дорогами там, где шли на Бородинский праздник войска.
Об этом дне Василий Андреевич написал подробное письмо великой княжне Марии Николаевне. С разрешения адресата письмо под названием «Бородинская годовщина» было опубликовано в журнале «Современник» (1839. № 4. С. 193–204).
«…Теперь на Бородинском поле была картина иная. Батареи на высотах исчезли, на них переливается жатва, и один монумент бородинский ими владычествует; только там, где так храбро дрался Воронцов, потерявший здесь почти всех людей своих, где погиб Тучков, не отысканный между мертвыми, остались признаки укреплений; но они служат подножием церкви, построенной вдовою Тучкова на месте погибели ее мужа, а вместо пушек, тогда здесь гремевших, являются тихие кельи монахинь. Здесь, накануне праздника, встретил я некоторых из наших храбрых генералов. Один из них показывал своим товарищам то место, где за четверть века бился; он сам уже не узнавал его, и монахини служили ему провожатыми к немногим остаткам тех окопов, на коих тогда пали его сослуживцы. В глазах заслуженного воина сверкали слезы; то были слезы глубокого, высокого чувства. Как могло не разогреться сердце при вступлении после стольких лет, после стольких изменений и в своей судьбе, и в судьбе народов на то место, где совершилось одно из главных событий жизни, где вдруг без прощанья надлежало расстаться с таким множеством храбрых ближних, где все они лежат, смешавшись с прахом земли, и где, вероятно, все они ожили в позднем воспоминании. На этом же месте явился и другой храбрый воин Бородинского дня; он вошел в церковь, сделал несколько земных поклонов перед царскими дверями, поклонился гробу Тучкова и положил на аналой образ, вероятно, с ним бывший в этом сражении, благодарною данию Спасителю-Богу…» [75]
75
Жуковский В. А. Полное собрание сочинений. Т. 14. М., 2004. С. 182.
Это письмо, как и стихотворение «Бородинская годовщина», хорошо известно. Куда менее известно письмо Жуковского своему ученику, 21-летнему наследнику престола великому князю Александру Николаевичу. В нем — другая сторона торжества…
После торжественной части и парада, прямо на поле, под специальными шатрами, государь дал обед, но приглашены на него были далеко не все ветераны Бородина. Сколько
«…Израненные, безрукие и безногие, иные покрытые лохмотьями бедности, Бородинские инвалиды, которые сидели на подножии памятника или, положив подле себя свои костыли, отдыхали на гробе Багратиона. Некоторые бедняки притащились издалека: кто пешком, кто на телеге, чтобы увидеть царя на своем празднике Бородинского боя. Признаюсь вам, мне было жестоко больно, что ни одного из этих главных героев дня я после не встретил за нашим обедом. Они, почетные гости этого пира, были забыты, воротятся с горем на душе восвояси, и что скажет каждый в стороне о сделанном им приеме, они, которые надеялись принести в свои бедные дома воспоминание сладкое, богатый запас для рассказов, и детям, и внукам?..
Делайте из письма моего, что хотите: если найдете нужным, покажите его государю императору. Я знаю, что он, хотя бы и не согласен со мною, одобрит тот язык, которым говорю с вами…» [76]
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
МАЙОР КАЙСАРОВ
(Андрей Сергеевич Кайсаров. 1782–1813)
76
Янушкевич А. С. Письма В. А. Жуковского к царственным особам // Жуковский. Исследования и материалы. Вып. 2. Томск, 2013. С. 56–57.
Глава первая
Секретный пакет. — Быстрые сборы. — Типография на колесах. — Первая армейская газета. — «Летучие листки»: от Бородина до Афгана
Ранним утром 6 июня 1812 года — за шесть дней до объявления Наполеоном войны — фельдъегерь доставил в Дерптский университет секретный пакет. В пакете было письмо Барклая де Толли с «высочайшим повелением» снарядить и отправить в Вильну, в Главную квартиру Первой Западной армии, профессоров Андрея Сергеевича Кайсарова и Фридриха Эбергарда (Федора Эдуардовича) Рамбаха. Профессора должны были привезти с собой два многопудовых типографских стана для русской и немецкой печати, а также двух переводчиков, четырех наборщиков и четырех печатников.
В университете все недоумевали, а Кайсаров и Рамбах только заговорщицки переглядывались. Было похоже, что для профессоров ничего загадочного в полученном приказе не было.
Буквально через три дня оборудование собрали и уложили на подводах. Рамбаху, как человеку, имевшему в Дерпте безупречную репутацию, удалось подобрать наборщиков и печатников — самых надежных, работящих и немногословных.
Утром 9 июня Кайсаров призвал слугу Никиту, и они быстро увязали стопки заранее отобранных французских, немецких и итальянских книг. Когда все необходимые словари и справочники уложили в карету, Андрей Сергеевич и Никита присели на дорогу, потом перекрестились на иконы.
Обоз тронулся в путь. Давно Никита не видел своего барина таким взъерошенным, нетерпеливым и в то же время — абсолютно счастливым.
Но зачем же штабу русских войск так срочно понадобились ученые, один из которых преподавал курс «Древняя русская история в памятниках языка», а другой — философию и камеральные науки [77] ? До славянских ли древностей и тонкостей финансового учета было тогда Барклаю де Толли, когда по ночам на той стороне Немана нахально горели сотни костров готовых к вторжению наполеоновских войск? Почему вдруг о вольнодумце Кайсарове, защитившем в Геттингене докторскую диссертацию под крамольным названием «Об освобождении крепостных в России», вспомнил Александр I? И не просто вспомнил, а дал ему особые полномочия в самом сердце русской армии!
77
Камеральные науки — совокупность знаний, необходимых для управления государственными имуществами. К камералистике относились экономика, аудит, финансы.