Двенадцать поэтов 1812 года

Шеваров Дмитрий Геннадьевич

Петр Иванович хорошо знал европейские языки и стал одним из добровольных посредников между притесняемыми москвичами и наполеоновской военной администрацией.

«…B облегчение страдавшего сердца моего и в награду за потерянное имущество дозволяю себе похвалиться, что я, во всё злополучное время, имел счастие быть полезным для сограждан моих, товарищей в бедствии, для жителей одной со мною части города, ходатайствуя день и ночь по кровным жалобам людей всякого состояния и пола на необузданные своевольства солдат Наполеоновых… и непрестанно бодрствуя над предохранением от пожара домов, без изъятия в Пресненской части деревянных… Надлежало иметь дело или с высокомерным французом, или с развратным поляком, и не думать ни о здоровье, и без того ослабленном от скудной пищи, ни о покое, которой давно был отнят…» ^[209]

209

Там же. С. 59–60.

Шаликов свел добрые, почти дружеские отношения с голландским полковником, назначенным комендантом Пресни. Благодаря этому

удавалось вовремя спасать тех пресненских жителей, кто подвергался насилию или грабежам. «Сим обязан я добродушию и честности… полковника, — пишет Шаликов, — которой часто, подобно мне, вздыхал о своем отечестве. Некогда я спросил у сего почтенного и уже немолодого человека о состоянии славных голландских плотин. „Все наши плотины, физические и моральные, — отвечал он, — разорваны, более или менее, сокрушительною рукою, невзирая…“ — примолвил он, горько улыбнувшись. Здесь глаза его наполнились слезами — он не мог более говорить. В другое время он сказал мне с горестью: „В армии Наполеона служит и сын мой; он здесь, но я не только что не вижусь с ним, не знаю даже, где он именно, куда писать к нему; наконец остаюсь в неизвестности, жив ли он!..“» ^[210] .

210

Там же. С. 61–62.

Видел ли Петр Иванович Наполеона? Возможно, он наблюдал французского императора издалека, когда тот со свитой приехал осматривать Новодевичий монастырь. «Новодевичий монастырь видел супостата, Наполеона, в святой своей ограде, — пишет Шаликов, — которую осматривал он со вниманием и перед главными воротами которой вскоре явилась высокая батарейная насыпь с глубоким рвом, а самые ворота были заложены брусьями. Вообразите мучительное беспокойство страшной неизвестности, в которой до самого побега французов находились робкие, беззащитные девы, — что будет с монастырем и с ними! Но Бог, которому они посвятили себя, спас их невредимо; батарея и тогда же сделанный на противной стороне пролом в стене остались — грозными следами какого-то злого намерения, и только…» ^[211]

211

Там же. С. 33–34.

Глава третья

…Лучше, не дождавшись конца французской трагедии, воспользоваться прекрасным майским вечером на Пресне.

К. Н. Батюшков. Прогулки по Москве. 1811

Польский генерал. — Проводы французских актеров. — Последние дни оккупации: взрывы, грабежи и перестрелки. — В руках мародеров

Петр Иванович познакомился с несколькими офицерами из вражеского стана и чистосердечно рассказал об этих людях, не умаляя их достоинств. Один из польских генералов волею судьбы оказался соседом нашего князя. Шаликов называет его «весьма ласковым, снисходительным и добрым человеком» и вспоминает, как ходил к нему в гости: «Генерал польский, раненный пулею в ногу под Бородином и квартировавший на Пресне, сказал мне с явным движением внутреннего удовольствия: „Французы выйдут отсюда (то есть с Пресни), и на место их станут итальянцы: они лучше“…»

Любопытство не раз приводило его к дому генерала Позднякова на Большой Никитской, где был устроен театр и труппа французских актеров, служивших до войны в Московском Императорском театре, давала представления. Говорили, что репертуар театра утверждал лично Наполеон.

Шаликов вспоминает в своей книге: «Достойно замечания, что посреди страшных развалин и печальных остатков пылавшего несколько дней геенским огнем города, нимало не поврежденный, прекрасный, великолепный дом, бывший собранием веселостей, гремевший балами, спектаклями, маскарадами, концертами и проч., остался верен судьбе своей — тем же местом удовольствия: говорю о доме господина Позднякова. В этом счастливом, подобно своему хозяину, доме играли московские французские актеры…» ^[212]

212

Там же. С. 31.

Возможно, у дома Позднякова пути Петра Ивановича пересекались с путями великого французского романиста Стендаля, который был тогда известен под именем Анри Мари Бейля и в наполеоновской армии занимал высокий пост Инспектора Счетов, Зданий, и Мебели Империи (Inspector of the Accounts, Buildings, and Furniture of the Crown). Стендаль тоже тосковал в Москве по театру, о чем писал 2 октября 1812 года Феликсу Фору: «Все идет к тому, что мне придется провести здесь всю зиму; и я надеюсь, что здесь будут проходить концерты. Безусловно, будут устраиваться театральные постановки при Дворе, но какие актеры будут в них задействованы?..» ^[213]

213

Маркхэм Дж. Д. По следам славы: наполеоновская карьера Стендаля. — Интернет-проект «1812 год». http://www.museum,ru/museum/1812/Library/Markham/index.html#a26

Когда Великая армия бесславно покидала разграбленный город, с ней уходили и актеры французской труппы. По всей вероятности, они боялись обвинений в коллаборационизме. Возможно, и военные принуждали актрис ехать вместе с ними, обещая защиту и пропитание. Кажется, никто из этих несчастных не достиг родины, все они погибли на русских дорогах и при переправе через Березину.

Князь Шаликов был одним из тех нескольких москвичей, кто провожал французских актеров и актрис, предчувствуя их горькую судьбу и не питая к ним никакого мстительного чувства. Петр Иванович вспоминает об этих проводах с искренним сочувствием к отъезжающим, что делает честь его сердцу (ведь он пишет эти строки в начале 1813 года, когда за такие откровения и его самого могли обвинить в

потворстве оккупантам): «Я спросил у них, куда они едут? „Не знаем!“ отвечали все вместе чада забав таким печальным голосом и с таким жалким выражением, что в самом деле было жалко и печально смотреть на них. Мне вообразились они тогда актерами на обширной, истинно трагической сцене всеобщего бедствия, играющими роль страждущего человечества!.. А особливо трогательно для меня было их прощание на улице с русскими, у них служившими. Казалось мне, что взоры с обеих сторон говорили: навеки! навеки! Несколько раз оглянулся я на путешественников против воли, если не ошибаюсь. У нас было им так хорошо!..» ^[214]

214

Там же. С. 32.

Наполеон покинул Москву 7 октября, и вот как описывает этот и последующие дни Петр Иванович:

«Около полудня мы услышали страшные удары, медленно один за другим следовавшие и долго повторявшиеся: зажигались пороховые магазины, близ Симонова монастыря бывшие. Это не предвещало ничего доброго для несчастных жителей, под конец мучеников неизвестности!

В тот же самый день перед вечером десять или двенадцать человек казаков из подошедшего к Москве корпуса, командуемого генерал-лейтенантом бароном Винцингероде, влетело в Пресненскую заставу и прогнало стоявший на Пресне гарнизон, захватив несколько человек из онаго. Достойно замечания, что из двадцати или тридцати пехотных солдат, гарнизон составлявших, ни один не отважился поднять ружья своего и выстрелить по казакам; так ужасен неприятелю вид наших казаков, а особливо при нечаянном нападении! Тщетно кричал комендант, при известии что казаки близ заставы: стройтесь! смыкайтесь! выступайте! гарнизон стоял — кому где случилось — неподвижно, и, наконец, бросился бежать в разные стороны. Комендант скрылся как молния.

Ночью сорок человек пехоты с офицером пришли на место сего происшествия и, постояв часа два, ушли обратно. Это был отряд от находившихся восьмидесяти человек пехоты с одною пушкою у мельницы Пресненских прудов, на которой мололась пшеница для путевого продовольствия убегающих орд.

В полночь несколько мародеров кинулось в дома, где квартировали комендант и другой начальник, и принялись за свое дело. Вино, пиво и проч. долженствовавшие оставаться после них, были для мародеров сильною приманкою.

На другой день (8 октября) происходило сражение за Тверскою заставою между польскою конницею и нашими казаками. Пехота неприятельская обратила тюремный замок, находящийся близ оной заставы, в крепость свою, весьма ее достойную; стреляла из пушек и потом бросивши их, ушла в Кремль.

Третий день (9 числа) прошел в перестрелке и сшибках за Тверскою же заставою и в нападении казаками на засевшую близ упомянутой мельницы в каменном доме пехоту с пушкою, которая действовала почти беспрестанно. Перед вечером пришедший с корпусом своим под Москву храбрый и славный генерал-лейтенант барон Винцингероде поехал со всею доверенностью, обыкновенно свойственною истинным героям, сопровождаемый только своим адъютантом, на неприятельский пикет, внутри города стоявший, вероятно для каких-нибудь переговоров, и вопреки военным законам, которые должны быть святы не менее других, взяты оба в плен.

На четвертый день (10 числа) те же перестрелки, те же сшибки и то же нападение, которые происходили накануне. В полночь, темную, осеннюю и туманную, страшный грохот разбудил жителей и поразил ужасом светопреставления. Окна дрожали, подобно сердцам нашим; удары, несравненно сильнейшие самых близких громовых, повторялись один за другим, и эхо, продолжая во влажном воздухе заглушающие звуки, сливало их между собою. Казалось, что земля тряслась под нашими окаменевшими стопами, и готова была провалиться и поглотить нас, отчаянных, несчастных! Небо пылало багровым заревом. — Что же всё это было? Кремлевские башни и стены летели к облакам, взорванные минами, и горели Дворцы, в то же время зажженные.

С утром (11 числа) после ужасной бури воссияло солнце природы и благодати! Варвары очистили уходом — до одного человека — Москву… Жители радовались, почитали себя восставшими из мертвых и поздравляли друг друга как в Светлое Воскресение…» ^[215]

215

Там же. С. 50–59.

Но долгожданная радость тут же была омрачена бесчинствами мародеров, которые воспользовались моментом полного безвластия в городе и принялись грабить уцелевшие дома.

Наступившая ночь, вспоминал Петр Иванович, «стоила мне чрезвычайного беспокойства, а семейству моему чрезвычайного страха, ибо один из сих домов по несчастью случился у меня в соседстве; хозяин был эмигрантом, люди его, остававшиеся в доме, бросились ко мне на двор; мародеры за ними, требуя вина и грозя пожаром. Я стал удерживать их от разбойничества просьбами, которые вскоре им наскучили, и они хотели схватить меня и потащить с собою; я ушел и выбежал за заставу, около которой разъезжали казаки, возвратился с ними: но злодеи между тем нашли в том доме вино… и скрылись. Родственницы мои, без меня, в неизвестности, что со мною будет и где я, мучились ужасным образом; и когда я вдруг показался перед ними, то в радостных слезах излилась благодарность их к Провидению за милость, что варварам не удалось разлучить нас, и что грабители, бывши на дворе, не вошли в комнаты. Богу известно, что я тогда чувствовал!..» ^[216] .

216

Там же. С. 52–53.

Глава четвертая

Без дружбы, без любви — что лестного на свете?

Ужасная в душе и сердце пустота!

Князь П. И. Шаликов. Вечернее чувство. 1796

Возвращение друзей. — Работа над книгой Дениса Давыдова. — Нелепая схватка с поэтом-партизаном. — Запах типографской краски. — «Дамский журнал» и «Евгений Онегин». — Послание Батюшкова. — Редактор «Московских ведомостей». — Стихи на Новый год. — Отъезд в деревню