Двенадцать рассказов-странников
Шрифт:
— А потом?
— Кому знать лучше? — сказал Омеро. — Чудо, что после военного переворота мы с вами тут и собираемся съесть полбыка. Не всем так повезло.
Им принесли тарелки. Президент заложил салфетку за воротник, точно детский слюнявчик, и не остался бесчувственным к немому удивлению гостя. «Иначе за каждой едой пропадало бы по галстуку», — проговорил он. Прежде чем приняться за еду, он проверил, готово ли мясо, и, одобрительно кивнув, вернулся к теме.
— Одного не могу понять, — сказал он. — Почему вы не подошли раньше, вместо того чтобы ходить за мною, как шпик.
И тогда Омеро рассказал, что узнал его сразу, когда тот входил в клинику через вход, предназначенный для особых случаев. Лето стояло в разгаре, и на нем был белый полотняный костюм, двухцветные черно-белые туфли, маргаритка в лацкане пиджака, а великолепные волосы ерошил ветер. Омеро узнал, что в Женеве он один, никто ему не помогает, он прекрасно помнит город еще с тех времен, когда учился тут на юриста. Дирекция клиники, по его просьбе, отдала соответствующие распоряжения, чтобы обеспечить ему полное инкогнито. В тот же вечер Омеро, посоветовавшись с женой, решил подойти к нему. Однако же он ходил за ним еще целых пять недель, выжидая подходящего случая, и, возможно, так и не осмелился бы поздороваться, если бы президент сам не встал лицом к лицу с ним.
— Я рад, что сделал так, — сказал ему президент. — Хотя, по правде говоря, одиночество меня не тяготит.
— Это несправедливо.
— Почему? — искренне удивился президент. — Главная победа моей жизни — я добился, что меня забыли.
Мы помним вас гораздо больше, чем вы думаете, — сказал Омеро, не скрывая волнения. Большая радость — видеть вас таким здоровым и молодым.
— А между тем, — сказал президент безо всякого драматизма, — все указывает на то, что я скоро умру.
— У вас такие способности выходить из любого положения, — сказал Омеро.
От удивления президент подпрыгнул, и это получилось у него весьма изящно.
— Черт возьми! — воскликнул президент. — Разве в прекрасной Швейцарии врачебная тайна отменена?
— Ни в одной больнице на свете нет тайн от шофера «скорой помощи», — сказал Омеро.
— То, что я знаю, я узнал всего два часа назад, и от того единственного, кому это следует знать.
— Что бы ни случилось, ваша смерть не будет напрасной, — сказал Омеро. — Найдутся люди, которые поместят вас куда надлежит, как пример высокого достоинства.
Президент изобразил на лице комическое изумление.
— Спасибо за предупреждение, — сказал он.
Он ел так же, как делал все: не торопясь и очень аккуратно, и, пока ел, глядел Омеро прямо в глаза, так что тому казалось, будто он видит его мысли. А в конце долгой беседы, пересыпанной ностальгическими воспоминаниями, на его лице появилась недобрая усмешка.
— Я было решил не беспокоиться о судьбе собственного трупа, — сказал он. — Но теперь вижу: пожалуй, следует принять некоторые предосторожности в духе полицейских романов, чтобы никто его не нашел.
— Бесполезно, — пробормотал Омеро. — В больницах ни одна тайна не держится дольше часа.
Когда допили кофе, президент посмотрел гущу на донышке чашки и снова вздрогнул: смысл был тот же самый. Однако бровью не повел. Он расплатился наличными, но сперва несколько раз проверил счет и несколько раз с излишним тщанием пересчитал деньги, оставив такие чаевые, что официант лишь угрюмо буркнул.
— Я получил искреннее удовольствие, — подвел он итог, прощаясь с Омеро. — Я пока не знаю, когда операция, и пока не знаю, решусь ли на нее. Но если все пройдет благополучно, мы еще увидимся.
— А почему не раньше? — спросил Омеро. — Моя жена Ласара — повариха для богатых. Никто лучше нее не приготовит риса с креветками, и нам бы очень хотелось, чтобы вы пришли к нам как-нибудь вечерком.
— Дары моря мне запрещены, но я с превеликим удовольствием отведаю их, — сказал он. — Говорите — когда.
— В четверг у меня свободный день, — сказал Омеро.
— Прекрасно, — сказал президент. — В четверг в семь вечера я буду у вас. С удовольствием.
— Я заеду за вами, — сказал Омеро. — Отелери Даме, четырнадцать, улица Индустри. За вокзалом. Правильно?
— Правильно, — сказал президент и встал из-за стола — само обаяние. — Я вижу, вам известен даже размер моих туфель.
— Конечно, сеньор, — сказал Омеро, развеселясь, — сорок первый.
Одного не сказал Омеро Рей президенту, хотя долгие годы потом рассказывал это направо и налево, каждому, кто хотел услышать: первоначальное намерение его не было столь невинно. Как и у всех шоферов клиники, у него была договоренность с похоронными конторами и страховыми компаниями относительно пациентов, особенно иностранцев со скудными средствами. Доходы были мизерными, к тому же их приходилось делить с другими служащими, передававшими по цепочке секретную информацию о тяжелых больных. И все-таки это было подспорьем для изгнанника, не имевшего никакого будущего и с трудом перебивавшегося вместе с женой и двумя детьми на смехотворное жалованье.
Ласара Дэвис, его жена, была более практичной. Типичная пуэрто-риканская мулатка из Сан-Хуана, плотная и низкорослая, с кожей цвета жженого сахара и глазами свирепой суки, вполне соответствующими ее нраву. Они познакомились в отделении, где лечили больных из милосердия и куда она поступила работать санитаркой на подхвате после того, как один рантье, ее соотечественник, завез ее в Женеву в качестве няньки, а потом бросил на волю судьбы. Они обвенчались по католическому обряду, хотя она была принцессой из племени йоруба, и жили в квартире из гостиной и двух спален, на восьмом этаже, без лифта, в доме, населенном африканскими иммигрантами. У них была дочка Барбара девяти лет и сын Ласаро, семи, с незначительными признаками умственной отсталости.
Ласара Дэвис обладала умом, скверным характером и нежным нутром. Она считала себя ярко выраженным Тельцом и слепо верила в предначертания звезд. Однако ее мечта зарабатывать на жизнь в качестве астролога миллионеров не исполнилась.
Все наоборот: она поддерживала дом случайными заработками, иногда довольно значительными, приготовляя ужины богатым дамам, которые потом бахвалились перед своими гостями возбуждающими антильскими кушаньями, якобы состряпанными собственноручно ими. Омеро был церемонно робок и не способен на большее, чем делал, однако Ласара не мыслила себе жизни без него, ибо в полной мере ценила невинность его сердца и калибр его ствола. Жили они ладно, хотя жизнь с годами становилась все жестче, а дети подрастали. К тому времени, когда появился президент, они уже начали пощипывать свои сбережения за пять лет. Так что, когда Омеро Гей обнаружил его в клинике среди больных-инкогнито, мечты их разгулялись.