Двенадцать ворот Бухары
Шрифт:
— Мы надеемся промышленную продукцию получать от Советской России, в обмен на каракуль, шелк, хлопок, фрукты…
— Да, Россия пойдет во всем навстречу.
— Не сомневаюсь!
— Ну, мне пора идти… Желаю успеха!
Хайдаркул тоже собрался уходить. Ходжаев проводил их до дверей и, вернувшись на свое место у стола, стал писать.
Ходжа Хасанбек пришел на службу около полудня. Рабочий день начался с доклада секретаря о происшедших событиях, о том, кто звонил, кто приходил и так далее. Оказалось — было пять телефонных звонков, в том числе из Совета назиров, из ЦК партии, из представительства Советской России… Особо важных происшествий не было: сгорел один дом, в трех домах похозяйничали воры, в Кули Шагелон напали было на почтовую арбу, но грабителей спугнули, и они спрятались в зарослях камыша.
Распорядившись, чтобы принесли крепкого чая, Хасанбек стал просматривать дела. Работа не шла… Болела голова, сердце едва билось… Никуда не годится! Вчера вечером пришли друзья, узнали, что Оим Шо бросила его… Утешать пришли!.. Натащили вина. У него в доме вина, что ли, нет?! Ха! Ну и попойка началась! Закружилась голова, а дальше ничего не помнит: ни куда спать лег, ни когда ушла вся компания. Проснулся он поздно и почему-то в комнате старшей жены… Впрочем, теперь единственной жены! Оим Шо ушла! Ну и хорошо, что ушла! А ночью, опьянев, слушая утешения приятелей, он даже заплакал с горя и опять пил… Вот теперь голова болит. Что же еще было? Ах да, друзья вытащили из дому, усадили в фаэтон и повезли в Каган. Там, в каком-то доме у незнакомой женщины, он снова пил до бесчувствия.
Потом ничего не помнит… Но вот, вот вспоминается — он, шатаясь, вылез из фаэтона у своего дома, прошел на женскую половину. Старшая жена убежала от него с криком: «Надоел мне до смерти запах водки». А дальше — тяжелый пьяный сон. Плохо, плохо!.. Но работать нужно! Он — председатель ЧК. Перед ним неотложные дела, подписывать надо. Кому — смертный приговор, кому — освобождение… А голова не варит, болит!..
Секретарь принес крепко заваренный зеленый чай и доложил о приходе Низамиддина.
— Просите и больше ко мне никого не впускайте!
— Слушаюсь!
— Салом, председатель, — сказал, входя, Низамиддин. — Не уставать вам! Как здоровье, дела, настроение?
— Спасибо! Вам желаю здоровья!
Ходжа Хасанбек повеселел. На его длинном, худом лице заиграла улыбка. Бороду он начисто сбрил, оставил лишь небольшие седоватые усики; они, как и брови с проседью, выдавали его возраст, но глаза блестели молодо, вот как сейчас, при виде Низамиддина.
А тот, сказав «аминь», опустился в кресло и оглядел кабинет.
— Неплохо устроились. Молодец! Прекрасный кабинет.
— Для моей скромной работы подойдет, — смиренно сказал Хасанбек, протягивая гостю пиалу с горячим чаем. — Видно, вы очень заняты в последнее время, редко удостаиваете слугу вашего посещением…
— Я отсутствовал, ездил в Ташкент… Дня три как вернулся… Узнал о ваших неприятностях… Ну, да ничего страшного…
— Что поделаешь? Я мечтал, что хоть на старости лет у меня родится сын, — с грустью сказал Хасанбек, — не вышло…
— Не беда! И сын еще будет, и дочь… и жена… Главное — здоровье и покой!
— Да, да, это главное! А жена, деньги, богатство — дело наживное.
— Конечно! — сказал Низамиддин и круто повернул разговор: — Скажите, у вас работает некий Асо Хайриддин-заде?
— Да, как-то приходил от Хайдаркула парень, которого так звали. А что он натворил?
— Ничего. Но явилась ко мне его жена Фируза — Куйбышев направил. Да вы ее, наверное, знаете, активистка, заведует женским клубом…
— Знаю, знаю… Красотка, — подмигнул Хасанбек.
— С ней не шутите, у нее сильные защитники. Низамиддин поставил пиалу на стол. — От таких, как она, надо подальше… Так вот, Асад Махсум по неведомым причинам арестовал ее мужа.
— Глупец! Я ничего об этом не слышал.
— Асад Махсум действует иногда необдуманно, надо его обуздать! — Низамиддин понизил голос. — А я думал, что вы по этому поводу ездили к нему… Кстати, курбаши Джаббар сдался ему, и Асад собирается взять в свой отряд всех его джигитов. Файзулла не доверяет ему, создал комиссию для контроля над ним. Хорошо бы и вам войти в комиссию. Если сторонников у Асада окажется мало, плохо ему придется, здорово прижмут. А он очень нужен, энергичный, сильный…
— Путь хоть козлом будет, лишь бы молоко давал! Если смог победить Джаббара, достоин награды.
— Конечно, конечно! А как насчет моего предложения? Войдете в комиссию?
— Не стоит меня вводить… Моя должность, сами понимаете, очень щепетильная… В таких делах я должен стоять в стороне, — изворачивался хитрый Хасанбек.
Низамиддин хотел было возразить, но в этот момент распахнулась дверь и вошел заместитель председателя Николай Федорович Федоров.
— Простите, я прервал вашу беседу, но вопрос очень важный, и я пользуюсь случаем обсудить его вместе с товарищем Низамиддином.
— Пожалуйста, — сказал Хасанбек. — Наверное, о милиции?
— Нет, об Асаде Махсуме.
Хасанбек и Низамнддин невольно переглянулись.
— Удивительно, в последние дни все только о нем и говорят, — пробормотал Низамиддин.
Федоров пропустил эти слова мимо ушей и, опустившись в кресло, рсчко сказал:
— Асад Махсум вышел из границ! Он позволяет себе арестовывать даже работников ЧК…
— Вы говорите об Асо? — спросил Хасанбек.
— Да! Кто дал Асаду право это делать?! Мне в ту же ночь позвонили, но я был в Гала Осиё по т, елам и не мог сразу вернуться. А сегодня приехал и узнал, что Асо все еще под арестом. Возмутительно, товарищ Ни-ишиддин!
— Вы со мной говорите таким тоном, словно я приказал арестовать Асо.
— Но вы могли воздействовать на Асада.
Низамиддин насмешливо улыбнулся.
— А вы? Федоров вспылил:
— Мои обязанности вам известны! А с Асадом надо поговорить иначе. Он зазнался и потерял голову… Вчера я сам поехал в загородный Дилькушо. Асад держал себя вызывающе, высокомерно, заявил, что имеет те же полномочия, что и ЧК, вправе арестовывать, допрашивать…
— Вы поехали в Дилькушо, не согласовав с нами. Нехорошо, нельзя ронять авторитет ЧК!