Двенадцать ворот Бухары
Шрифт:
— Вот это дело! — обрадовался Сайд Пахлаван. — Слова должны быть к месту. Что, из наших басмачей появлялся кто-нибудь?
Орзукул понял тайный смысл вопроса.
— Нет, — сказал он, усмехнувшись.
— А чего им приходить? — проворчал Тухтача. — Наедятся на даровщину плова, хлеба и дрыхнут…
— А правда, — вмешался Сангин, — что будет с этими басмачами?
— Вообще их должны отпустить по домам, пусть занимаются своими делами. Но наш начальник задержит их… Видно, есть у него причина.
— Наверное, хочет присоединить к нам! — вызывающе воскликнул Тухтача. — Опять получат оружие в руки!..
Все укоризненно посмотрели на него, а Сайд Пахлаван даже головой покачал.
— Снова за свое принялся, болтун! Можно подумать, что Махсум тебе это сказал. Вот нахал, прости господи!
— Человек с умом и сам может догадаться, — спокойно сказал Тухтача.
— Да, похоже на то, — поддержал его Орзукул, — может, так и будет… Но нам-то что?
— Конечно, — согласился Сайд Пахлаван, — но болтать не нужно, особенно на службе… Так если кто из них придет, ведите ко мне.
Только Сайд Пахлаван вышел во двор, как с улицы донеслось цоканье копыт, подъехал фаэтон; Сангин и Тухтача с ружьями в руках встали по обе стороны ворот. Орзукул вышел узнать, кто приехал. В вылезавшем из фаэтона человеке он узнал Низамиддина, которого видел несколько раз. Он подал страже знак, ворота широко распахнулись.
— Здравствуйте, — сказал Низамиддин оказавшемуся уже у ворот Сайду Пахлавану. — Махсум дома?
— Дома. Прошу вас!
Они вошли в большую, роскошно убранную мехманхану: весь пол был устлан коврами, у стен мягкие диваны, у столов из чинары — обитые бархатом стулья. Это была приемная Асада Махсума. Их встретил Исмат-джан.
— Пожалуйте, пожалуйте… Давно ждем, а вас все нет и нет, — сказал он, почтительно склонившись.
— Много работы, — коротко отрезал Низамиддин. — Ну, а где же Махсум?
— Сейчас, одну минуту… — засуетился Исмат-джан, приглашая гостя садиться. — Пойдите, — обратился он к Сайду Пахлавану, — скажите, гость приехал.
Когда Сайд Пахлаван ушел, Исмат-джан, расспрашивая гостя о здоровье и делах, предложил ему папиросы. Низамиддин непроизвольно взял одну и, закурив, спросил:
— А вы что, бросили курить?
— Курю, но сейчас ураза…
— Ах, да! — воскликнул Низамиддин, вынул папиросу изо рта и отложил в сторону. — Нельзя! Махсум человек верующий.
— Вам можно, вы гость!
— Ну, что слышно, как дела?
— Ничего, — начал было Исмат-джан, когда боковая дверь раскрылась и появился веселый Асад Махсум.
Одетый в куртку и брюки-галифе из серого сукна, в сапогах, с барашковой шапкой на голове, в накинутом поверх костюма легком халате из каршинской алачи, он выглядел молодцевато.
Бурно и радостно приветствуя Низамиддина, он пригласил его к столу и приказал подать чай. Низамиддин отказался от угощения, сказав, что не пришло еще время разговляться.
— В таком случае позовите Наима, — обратился Асад к Исмат-джану, — пусть постережет в передней, чтобы никто сюда не входил.
— Наим ушел с Окиловым. Сайд Пахлаван здесь.
— Ну, пусть он покараулит. А вы возвращайтесь сюда… Кому я обязан тем, что вы осчастливили меня своим приходом? — спросил Асад у Низамиддина.
— У меня просто не было иного выхода. Если бы я сам не явился, меня забрали бы ваши люди и привезли сюда.
— Намек?!
Что ж, продолжайте в том же духе. Вы руководитель, большой человек… Вы все можете.
— Мы припадаем к вашим ногам!
— Ничего не понимаю, — уже раздраженно сказал Асад. — Какова цель вашего прихода? Объясните.
Вошел Исмат-джан, наступила минутная пауза. Ее прервал Низамиддин:
— Почему вы арестовали работника ЧК Асо Хайриддин-заде?
— И чего этот босяк всем так дорог? Не понимаю!
— О нет! Он мне совсем не дорог, мне дороги вы! Я болею душой за наше здоровье, ваше достоинство, вашу честь!.. И разве стоит их терять ради какого-то Асо?! А люди толкуют об этом аресте не в вашу пользу.
— Асо мне был нужен, но теперь это отпало. Дело решается само собой…
— Какое дело?
— Оно к вам не относится.
Низамиддин, забывшись, опять взял папиросу, закурил, но после пер-ной же затяжки заметил недовольную гримасу на лице Махсума и вспомнил про уразу.
— Простите, — спохватился он и положил папиросу в пепельницу. — Проклятая память! Как говорится, бог угостил меня, бог и простит. Вы сказали, дело Асо ко мне не относится. Что же, оно ваше личное?..
— Да, личное!
— Не совсем так, вокруг него поднят шум… Добро, если бы, как говорится, покойник заслужил, чтобы его оплакивали… А тут — ни на грош пользы, а болтовни на сто рублей!
Асад Махсум рассвирепел, сбросил с головы шапку и, вонзив взгляд в Низамиддина, гневно сказал:
— Что я вам, десятский? Я что — ничего не значу?!
— Лишний вопрос.
— А раз так, то знайте: все это из-за Карима! Карим стоял на моем пути. Теперь он мне не опасен. Мое личное, семейное дело устроилось, и Асо мне больше не понадобится!
— Это другое дело! Теперь освободите Асо и объясните его арест чьей-то ошибкой, случайностью… И еще вот что: многие недовольны вашими действиями.
— Какими?
— Вы должны были убрать кое-кого из нежелательных нам лиц, подготовиться к бою, а вы занялись личными делами… Как говорится: мать думает о ребенке, а он об играх.
— Понятно, — начал было Махсум, но умолк при виде входящего с угощением Сайда Пахлавана. — Пока не нужно, сказал он ему, — унесите в ту мехманхану, там будем разговляться.