Двенадцатая дочь

Миронов Арсений Станиславович

Поэтому я не придумал ничего коварнее и гаже, как завязать на этой ленточке очередной в моей жизни памятный узел. И с греческим скороходом Фокой отослал такое вот необычное послание по домашнему адресу посадника Катомы с повелением вручить посадниковой дочке. Лично в белые дрожащие ручки.

Да, я коварный. Мерзкий и подлый. Метанкина психика дрогнула и прогнулась под тяжестью шелковой ленточки. Поэтому не прошло и пяти минут после ухода рыжего Гнедана, не успел я еще заказать новую партию моченых и прекрасно околоченных груш, как вдруг…

Внезапно — трах! Грохот, обломки…

А

жаль. Красивое было окно, косящатое.

То, что вломилось в окошко с улицы и разбило его, было смесью мокрого летнего вечера, влажных листьев, дождя и девочки Метанки. Продрогший и оборванный кусок ненастья, тихо визжа, покатился по светлым половицам, оставляя блестящую дорожку. Хлюпая и сопя, ненастье поднялось с коленок, поправило мокрую сорочку на выдающихся грудях и шмыгнуло мокрым же розовым носом. С носа немедля закапало на пол. По углам тревожно затрещали лучинки, в горнице резко запахло статическим электрическим и влажными женскими волосами. Ненастье блеснуло злюще-зеленющими глазами и чихнуло.

— Будьте здоровы, — пробормотал я, роняя огрызок на колени.

— Убью гада, — ласково ответила Метанка, доставая из-за спины мокрый блистающий тесак.

— Эгхм, — заметил я. Отступил на шаг и от радостного волнения повалил столик с пустыми бутылками. Эгхм-хм. До двери далековато. Можно не добежать.

— Сойди с ковра, — мрачно предложила мокрая малютка, надвигаясь и целя лезвие. — Будет некрасивое красное пятно!

— Да стоит ли? Ба-б-баловаться острыми предметами? — пробормотал я.

— Я не балуюсь, — угрюмо заметила девушка. — У меня самые серьезные намерения. Тебя в живот или как?

— Если целовать — то, конечно, можно и в живот, — поспешно ответил я, прикрываясь стулом.

— Покойник перед смертью шутил, — недобро оскалилась Метанка и прыгнула.

Будучи мужчиной тренированным, я успел дернуться и прикрыть ранимое тело мебелью. Лезвие брякнуло о деревяшку, мигнуло колючей молнией и вяло отлетело на пушистый ковер.

— Ой, — сказала Метанка с досадой. — Руку вывихнула. Теперь опухнет.

— Мозги у тебя опухли, однако, — выдохнул я. — Ты, мать, совсем плохая стала. Основной инстинкт прорезался? Вот зарежешь спьяну, и как будем любить друг друга?

— Прости, — злобно сказала она. — Я забыла, что ты мой возлюбленный. Миленок и все такое. Сто килограммов хамства пополам с целлюлитом!

— Я не толстый! Я видный! — быстро возразил ваш покорный слуга, втягивая живот и напрягая действительно впечатляющую грудную мускулатуру под багряным халатом. — Ты погляди, какая стать. Тугие мышцы какие. Разве эдакую красоту можно ножом?

— Топором бы надо. — Метанка сокрушенно кивнула, золотистые спиральки зазвенели-рассыпались, закрывая личико. Со слипшихся желтых кончиков на подол темного платьица робко спрыгнуло несколько капель. Зеленые глаза полыхнули устало. — Ведь ты, гоблин, меня эксплуатируешь. Думаешь, не знаю, зачем позвал? Только-только волшебный поясочек вернул — сразу решил еще крепче привязать? Влюбленным прикидываешься, балбесушка? Хочешь обмануть меня, такую робкую и доверчивую? Не получится.

— Получится! — радостно заверил я. — Потому что настоящая любовь — это убойное ноу-хау. Типа морилки для тараканов. Она даже эгоизм побеждает. Вот ты, к примеру, маниакальная эгоистка. Но не грусти, крошка. Любовь сделает тебя послушнее и добрее!

— Уже чувствую: с каждой минутой становлюсь добрее. — Метанка нахмурилась, озираясь в поисках упавшего кинжала. — Пожалуй, сделаю первое доброе дело в жизни. Избавлю мир от нахальной сволочи.

— Я не в этом смысле, киска…

— В этом, котик, в этом. Значит, лучше в живот?

— А можно… типа того… в уста сахарные? — поинтересовался я, боязливо подкрадываясь на шаг.

Понадобилось минут десять, чтобы Метанка окончательно отказалась от навязчивой концепции протыкания моего «целлюлитного брюха» вот этим «очень изящным ножичком». За десять минут я успел узнать много важного. Во-первых, что я хам. Точнее, отталкивающий хам и подлец. Во-вторых, что я, оказывается, целоваться не умею и пусть даже не пытаюсь. В-третьих, удалось выяснить, что в доме посадника Катомы смертельная тоска и что она сбежит оттудова обязательно, несмотря на дикое количество довольно вкусного меда, рано или поздно сбежит, потому что ни капельки не верит, что Катома действительно ее отец, и уже ничто на свете не сможет ее удержать, и она вырвется на свободу, как птица из золотой клетки, но сделает это не сразу, а денька через два, потому что сейчас вообще нет никаких сил, и голова кружится, и хочется просто упасть в теплую ванну и лежать, лежать…

— Патрон! — истошно заорали снаружи, с улицы. — Неведомы люди! На двор ломятся! Ярые, злые, оружные!

Орали характерным голосом моего приятеля Гнедана. Я испугался. Внизу на лестнице загрохотало, запыхтело… Бац! Выбитая желтым сапожищем дверь распахнулась и влетел энергично матерящийся Гнедан:

— Катома нагрянул! Боярин Катома!

— Катома? — тихо спросил я, чувствуя, как мерзнут колени. — Сам? Один?

— Хрен те! Человек двадесять!!! — вопил Гнедан, прыгая по комнате. — С копьями! Лютые!

На дворе визжали избиваемые собаки. Мои собаки.

— Бородищи — во! — надрывался Рыжий, дергая руками. — Зубами скрипят! Сюда лезут, сюда!

— Так, — неуверенно сказал я. — Ничего страшного.

— Ха-ха. — Метанка мигнула глазками, сладко потянулась на скамейке, как сытая пантерка. — Л-любопытно поглядеть… М-мальчики, сейчас вас будут мочить, не так ли?

— Ситуация под контролем, — промямлил я. — Гнедан, ступай и… задержи их на лестнице.

— Поди-поди, Гнедушка, — хихикнула юная ведьма. — Приляг, дружочек, пузиком на амбразурку.

Гнедан покосился и почесал ржавую макушку.

— Ровно на три минуты, Гнед! — умоляюще крикнул я. — Любой ценой. Вейся ужом, но чтобы парни замешкались, понял?!

— Слушаюсь, патрон! — рявкнул самоотверженно забагровелый Гнедан и ринулся к дверям — огненный и бесстрашный, как пылающая рождественская елка. — Я задержу их, патрон!

— Три м-минуты тебя не спасут, балбесушка ты гнойный, — мяукнула Метанка, сладострастно жмурясь в мою сторону. — Снимай штанишки. Сейчас тебя будут порицать. Заслуженно и жестоко.