Двенадцатый двор
Шрифт:
Чуть поодаль стояли две женщины — молодая, растерянная, с безумными глазами, и старая, опухшая от слез, с какой-то тупой покорностью на лице. Обе стояли неподвижно, не мигая, смотрели на убитого.
Все это я увидел в несколько мгновений. И вдруг поймал себя на том, что все забыл — не знаю, с чего начать. Я был подавлен, угнетен этой смертью. И не мог смотреть на двух окаменевших женщин — я понимал, что произошло нелепое, противоестественное и уже ничего нельзя поправить.
Видно, Фролов догадался, как
— Приступим. — И я увидел его умные, зоркие, всепонимающие глаза. Сонливости в нем как не бывало.
Оказывается, на какое-то время был отключен мой слух. Я будто снова услышал гул толпы, всхлипывания, бодрые голоса петухов; где-то тарахтел трактор.
Фролов сделал несколько снимков трупа. Работал он умело, быстро. Лицо его было бесстрастным.
Мария Никитична нагнулась над убитым.
— Две пулевые раны, — повернулась она ко мне. — Видите?
— Да, — сказал я сухими губами.
На спине убитого, на сиреневой рубахе, было два маленьких отверстия. Их обвили темные кровавые круги с рваными краями.
— Одна рана против сердца, — продолжала Мария Никитична. — Смерть, очевидно, наступила мгновенно. Впрочем, покажет вскрытие. Стреляли, кажется, из револьвера.
— Из револьвера? — вырвалось у меня.
Толпа за плетнем слушала нас, замерев; даже дети не плакали.
— Утверждать не берусь, — сказала Мария Никитична. — До вскрытия. Вам, Петр Александрович, труп не нужен?
— Нет! — поспешно сказал я и подумал: «Дикий вопрос: нужен или не нужен труп».
В спину мне ударили слова:
— И-ии! Стрекулист какой-то. А она — Петр Александрович...
— Составим протокол осмотра трупа, — сказал я Фролову, подавив смущение и неловкость. — Вы напишете?
— Давайте, — буднично сказал Фролов.
Все у него получалось четко, быстро и чуть небрежно. Я невольно вспомнил фильмы о бесстрашных, хладнокровных сыщиках в плащах с поднятыми воротниками. Оказывается, довольно точно. Правда, неизвестно, что первично, а что вторично.
Потом он сказал тихо, дружественно:
— Петр Александрович, постановление о назначении судебно-медицинской экспертизы.
— Да, да...
Я писал постановление, и в тишине слышно было, как скрипит перо по бумаге.
Взяв постановление, Фролов сказал милиционерам:
— Теперь давайте грузить его.
Милиционеры понесли убитого парня к «газику». Пожилой взял его под мышки, молодой за ноги. Они тащили труп вниз животом. Бессильно мотались голова и руки. Изо рта тянулась липкая розовая слюна. Теперь я смотрел на лицо убитого, но ничего не видел: ни носа, ни глаз, ни губ. Только клейкую струйку этой слюны.
Я почувствовал тошноту.
За трупом, спотыкаясь, как слепые, шли те две женщины, молодая и старая. И вдруг старая заголосила страшно, высоко, по-звериному:
— О-о-о! Сы-ы-ночек!.. — И руки взлетели над ее головой. — Сы-ы-ночек... Да-а как жа-а...
И тотчас задвигалась толпа, запричитала, заплакали дети.
— Дайтя дорогу, граждане, — отчаянно говорил пожилой милиционер. — Ну! Дорогу же дайтя! Граждане!
За ними сомкнулась толпа.
Слышно было, как тяжело дышат люди.
— Ну-ка, взяли! — сказал Фролов. — Руку ему заверни.
«Мне бы надо помочь», — подумал я, но не двинулся с места.
Хлопнула дверца «газика».
Подошел Фролов.
— Значит, я на вскрытие и с результатами сразу к вам. А вы тут поэнергичней. — Он тряхнул сжатым кулаком. И зорко посмотрел на меня. Сказал: — Может, мне с вами остаться? Мария Никитична — опытный эксперт, все сделает без...
— Нет! — резко перебил я. — Поезжайте!
— Спокойно, спокойно. — Он передернул плечами. — Удачи! Постараюсь быть скоро.
Они пошли к машине. Мария Никитична ободряюще улыбнулась мне. Не знаю, чем — внешнего сходства не было, но она напомнила мне маму.
«Газик» уехал.
«Кто-то из них сидит рядом с трупом», — содрогнувшись, подумал я.
Теперь я был один.
Толпа молча смотрела на меня.
4
Когда я вспоминаю первые часы своего первого самостоятельного дела, я снова и снова краснею, мне стыдно: так нелепо, неумело, смешно я себя вел.
...Я стоял, тупо соображая, с чего начать.
Толпа смотрела на меня — ожидающие лица. На них любопытство и насмешка. Я увидел — ярче других — одно молодое лицо: лукавые глаза, пухлые губы, светлые волосы из-под белого платка, повязанного низко на лоб. Она стояла у самого плетня. Пестренькая кофта, серая узкая юбка, загорелые сильные ноги. Она смотрела на меня... Да, она смотрела ласково. И, кажется, сочувствовала мне.
«Может быть, я увижу ее вечером», — неожиданно подумал я, и мне стало легче.
Я подошел к тому месту, где лежал труп. Так... Головой сюда. Значит, стреляли с этой стороны. В спину. Может быть, он бежал. Я сделал несколько шагов к плетню огорода, за которым буйно росла картошка. Трава была действительно натоптана. Где-то должны быть гильзы. Я стал шарить в траве, чувствуя на себе взгляды толпы.
И тут ко мне подошел пожилой милиционер, тронул за плечо.
— Сынок, — сказал он. — Так не отсюда. Вот идем-ка. — И он отвел меня к другому плетню. (Здесь я обратил внимание на то, что три яблони росли на маленькой лужайке между двумя огородами, от улицы ее отгораживал плетень из березовых жердей, за которым собралась толпа.) — Он здесь стоял. Я и гильзы подобрал. Нате. — У милиционера был величественный и покровительственный вид.