Двенадцатый год
Шрифт:
– Закидывай ниже! завози глубже!
– кричит несчастный отец, бегая по берегу и поминутно бросаясь в реку.
Волокут сеть... вытаскивают на берег... скоро вся вытащится...
– Ох, живей, живей, батюшки!
Страшно... А если ее нет там!.. А если она там - мертвая, мертвая, холодная, бездыханная?
– Нету их там, барин, - робко говорит Артем, приближаясь к своему господину.
– Не ищите.
– Что ты?
– Не там барышня, - оне не утонули.
– Что? что ты говоришь?
– Оне кататься уехали... И Лакиту взяли...
– Ты сам видел?
– Сам... я был вчера выпимши за здоровье барышни и уснул... Так они Лакиту-то сами изволили взять.
Страшный камень свалился с сердца... Она жива... она не утонула... Она поехала кататься - ах, разбойник ден-чонка, как напугала... Но зачем тут этот капот? Новое сомнение закрадывается в душу. Зачем платье и белье брошено у воды?
Он велит продолжать закидывать сети, а сам идет в комнаты дочери... Да, действительно, постелька не тронута, не помята. Кот Бонапарт жалобно мяучит - опять становится страшно... Она так дрожала вчера, так нежпо ласкалась к отцу... Она что-нибудь задумала. На стене нет сабли: новое предположение, что она что-то задумала и, может быть, уже исполнила. На столе брошены ножницы.
Нет ли записки?
Нет, на столе ничего не видать. Разве в столе?..
"Боже мой! это ее волосы, ее локоны! все обрезаны!.. Надя! Надя! девочка моя! Что с тобой? Где ты?"
И, целуя волосы дочери, он залился горькими слезами. Казалось, что он целует локоны мертвой, похороненной.
"Дитя мое! где ты? где ты, моя радость, мое сокровище?"
А сокровище это уже пятьдесят верст отмахало. Она нагнала казачий полк на дневке - туда-то и стремилось ее необузданное воображение. Полк шел на Дон, к домам, на побывку, и имел дневку в небольшом селении на Каме.
Встретив казаков, которые вели коней на водопой, девушка приосанилась на седле и, подъехав к донцам, приветствовала их своим детским голосом:
– Здравствуйте, атаманы-молодцы! Бог в помощь! Странно прозвучал в утреннем воздухе этот металлический голосок, - так странно, что казаки невольно остановились и удивленно посмотрели на этого диковинного мальчика. Что это такое? С виду, по одежде - казачонок, малолеток, барчонок, и конь добрый, горской породы, черкесский конь, дорогой - казаки знают толк в своих боевых товарищах - одним словом, "душа добрый конь"...-И чекмен казацкий добрый, хорошего сукна, и пика добрая, и посадка добрая, казацкая, атаманская... А собой - как есть девочка: груди высокие, перетяжка - в рюмочку, голосок - словно птичка звенит... Фу-ты пропасть! Откуда оно выскочило? Тут кони ржут - пить хотят, а тут птичка щебечет - личишко беленькое, словно сейчас из яичной скорлупы вылупилось, глазенки черненькие. Ах, чтоб тебя разорвало! Вот штучка невиданная!
Казаки отдают честь. Переглядываются: "Здравия желаем!"
А "оно" опять щебечет:
– Скажите, как мне найти вашего полковника?
– Это Миколай Михалыча?
– Да, Каменнова.
– Вон тамо-тка, где часовой стоит, - зеленые ставни.
– Спасибо, братцы.
И "оно" поехало дальше, а казаки, разинув рты, глядят ему вслед.
– А и бесенок же какой! Кубыть и большой ездит.
– А поди еще кашку с ложечки учится есть.
– Вылитая девочка.
– А посадка не наша, не казацкая.
– Да, это гусарская посадка... Иж и дьяволенок же!
Когда дьяволенок подъезжал к зеленым ставням, указанным ему казаками, из ворот вышли офицеры и остановились при виде молоденького всадника. Этот последний, ловко осадив коня, отдал честь офицерам совершенно по-военному.
– Я желаю говорить с полковником Каменновым, - молодцевато прощебетал он и зарделся, как девочка.
– Як вашим услугам, - отвечал полный брюнет с черными, ласкающими глазами.
Офицеров не менее, как и казаков, поразил голос и вся наружность приезжего. Но он так ловко соскочил с седла, бросил поводья на луку седла так умело и изящно и так дружески сказал коню: "Смирно, Алкид", который
и встал как вкопанный, что все это разом расположило их в пользу таинственного гостя.
– Что вам угодно?
– спросил полковник ласково.
– Я приехал просить вас, полковник, чтобы вы взяли меня в ваш полк.
– Вас! в полк!.. Да вы ребенок, - извините, пожалуйста.
– Нет, господин полковник, я уже не ребенок... я могу владеть оружием...
– Но простите, я не знаю, кто вы...
– Я дворянин, полковник... Моя фамилия - Дуров... Я хочу служить царю...
– Но для этого есть законный путь.
– Для меня он закрыт, господин полковник: отец запрещает мне служить, а я желаю.
– Но вы не из казачьего роду?
– Нет, мой отец русский дворянин, служил в гусарах.
– В таком случае вы не можете быть казаком: против вас закон.
Девушка побледнела и зашаталась. Тревоги нескольких дней, почти две ночи, проведенные без сна, последняя ночь, полная потрясающих впечатлений, пятьдесят верст на седле без роздыха, без сна, без пищи, страстность, с которой все это делалось, чтобы исковеркать всю свою жизнь как женщины, боязнь и мука за отца, грозное и неведомое будущее, наконец, просто усталость, разбитость нежного тела и нервов - все это заставило зашататься необыкновенную девушку. Офицеры заметили это и подскочили к ней. Сам полковник поддержал ее.
– Простите... успокойтесь... вам дурно...
– Нет, благодарю... я устала... (Девушка спохватилась на окончании женского рода, и слабая краска опять залила ее бледные щеки), - я не спал две ночи...
Полковник ласково держал ее за руку.
– Ручонки-то какие - совсем детские... Да, вам надо отдохнуть, а там мы потолкуем, - говорил он нежно.
– Господа, пойдемте ко мне... милости прошу и вас, госпо" дин Дуров.
Девушка сделала знак Алкиду - он пошел за нею.
– Ах, какой дивный конь!
– заметил полковник.
– Да, его хоть в гостиную, - засмеялся молоденький офицер. Пожалуйте, господин Алкид, - как вас по батюшке...
Все засмеялись. Алкид чинно выступал за офицерами, словно и в самом деле собирался в гостиную.
– Ах, какой милый конь! какая умница!.. Лузин, выводи его да задай ему овса, - распорядился полковник, обращаясь к вестовому.
– Позвольте, господин полковник, я прикажу Алкиду слушаться, а то он никого к себе не подпустит, - заметила девушка, обращаясь в сторону своего коня.