Двенадцатый жесткий
Шрифт:
– А что ж тут нескромного? - просто сказала женщина. - Я часто и сама себе этот вопрос задаю. Ушла из хора потому, что... Как вам сказать?.. Встретились мы с Володей, а он ведь не в Минске. Я не могла не поехать с ним...
– Если у вас есть голос и вы любите музыку... - начал Ермолов и замолк: заворочалась во сне и замахала ручками Люда.
– Был у меня голос, - переходя почти на шепот, продолжала Зина. - Люди говорили, да и сама я чувствовала, когда выходила на сцену. Это по глазам сразу можно заметить, когда на тебя из зала смотрят. А теперь, конечно, уже нет того, что было.
– Там ведь у вас, наверно, есть хоровые кружки, - заметил Ермолов, самодеятельность. А то вы могли бы и одна выступать в концертах.
– Выступила однажды, - успокоив Людочку, сказала Зина. - Выступила, так Володя три дня прохода не давал. Не любит он у меня музыки и сам никогда не поет. - Зина смущенно засмеялась. - Только свищет все время, да и то не разберешь что. Я другой раз попробую дома спеть что-нибудь, так он сразу или свистеть начинает, или радио включит. Смешной он у меня...
Людочка снова замахала ручками, и на этот раз матери уже не удалось уложить ее. Девочка встала и сразу заулыбалась, морща слегка вспотевший носик.
– Веселая, - тепло заметил Ермолов.
Мать взяла девочку к себе.
– Почти никогда не плачет, - радостно сказала она. - Только иногда ночью, да если сильно есть захочет.
И Людочка вдруг заплакала.
Мать сначала засмеялась от неожиданности, а потом на лице ее появилось беспокойство, синевато-серые усталые глаза с тревогой уставились на девочку.
– Чего ты, Людочка, чего ты хочешь? Это она голодная, - с упреком самой себе и будто жалуясь на кого-то, сказала женщина. - Молочка хочет. Хочешь, Людочка, молока?
Держа девочку одной рукой, мать развязала узел, достала оттуда бутылку молока. Девочка протянула к бутылке руки и перестала плакать.
– Сейчас мы нальем тебе в чашечку, - радовалась вместе с ребенком мать. - Где же это наша чашечка?
Зина еще раз поворошила одной рукой узел, достала оттуда фарфоровую чашечку с отбитым ушком, открыла бутылку... Но молоко не полилось. У матери пробежала по лицу тень испуга.
– Неужто скисло? А ведь хорошо кипело.
– Тепло в купе, - сочувственно заметил Ермолов.
Зина встряхнула бутылку, посмотрела для чего-то на бумажную пробку и, крепче прижимая к груди девочку, выбежала в коридор.
– Володя! Володя! - встревоженно позвала она. - Быстрей иди на минуточку сюда!
Лейтенант вышел и недовольно посмотрел на жену.
– Чего ты кричишь?
– Молоко в бутылке скисло, - чуть не со слезами прошептала Зина. - Что будем давать Людочке? Грудь она, ты ведь знаешь, днем не берет, а больше у нас ничего нет.
– Давай кислое! - громко и беззаботно сказал лейтенант. - Вот проблема! Кислое еще лучше!
– Для тебя лучше, - немного успокоившись, сказала Зина. - А для нее?..
– Ничего, ничего! - Володя беспечно тряхнул головой и вернулся в соседнее купе.
– У нас есть молоко-о, - певучим голосом сказала ему партнерша по картам. При этом она виновато глянула на Тюльпана. - Мы можем дать, если нужно.
– Спасибо, не нужно, - сказал Володя, понимая, для кого тут везут молоко. - Ваш ход. Давайте!
Зина стала кормить Людочку кислым молоком, а Ермолов не знал, что поделать с самим собою. Он не мог поднять головы, не мог глянуть на девочку. У него вдруг начало глухо щемить под ложечкой, а во рту сделалось так противно, словно он сам глотал это прокисшее молоко.
На следующей станции Ермолов, пожалуй, самым первым выскочил на перрон. Поскольку женщина с обручиками тоже собиралась выходить, Володя решил пойти вместе подышать свежим воздухом. По дороге он заглянул в свое купе, чтобы взять фуражку.
– Купи что-нибудь Людочке, - попросила его Зина.
Пока поезд стоял, она через окно показывала Людочке, какие большие яблоки были у теток, которые сновали туда-сюда по перрону, какие желтые груши. А когда залязгали буфера и тетки с корзинами как-то по-особенному засуетились, Зина с дочерью начали глядеть в конец коридора, где вот-вот должен был появиться папа. Но прошли уже многие, вернулись и сразу же заперлись в своем купе соседи с собакой, а Володи все не было. Пришел Ермолов, ласково улыбнулся Людочке.
– Вы Володю не видели? - обратилась к нему Зина.
– Нет, не встречал, - ответил Ермолов. - Да вы не беспокойтесь, он, наверно, в другой вагон сел.
Но как тут не беспокоиться? Прошла минута, другая, поезд уже набрал большую скорость, а человека все нет и нет.
Ермолов видел, что Зина побледнела, она то и дело пересаживала девочку с одной руки на другую, не могла ни сидеть, ни стоять на месте. И девочке, видно, как-то передалась тревога матери: она оглядывалась по сторонам, возбужденно махала ручонками.
Прошла по коридору проводница с ведром и щеткой в руках. Зина остановила ее: "Что делать, муж остался на станции?" Проводница долго молча глядела в ведро, будто там хотела найти какой-то ответ, а потом равнодушно спросила:
– Военный ваш муж?
– Военный.
– Не пропадет. Он там где-нибудь, - и показала щеткой в конец коридора.
Это, по-видимому, означало, что человек где-то в хвосте состава. Зина так и поняла, но успокоиться не смогла. С отчаянием и молчаливой просьбой она посмотрела на Ермолова. Тот решительно встал, надел фуражку, но как раз в это время в коридоре послышался безладный переливистый свист. Зина, обрадовавшись, бросилась туда и спустя минуту вернулась в купе вместе с Володей.