Дверь № 3
Шрифт:
Моя встреча с убийцей Стюарта продолжалась всего около четверти часа. Мы разговаривали через толстую решетку в комнате с голыми белеными стенами. В воздухе стоял резкий запах хвойного дезодоранта. Это была молодая женщина с растрепанными волосами. Из-под казенного голубого комбинезона выглядывала ночная рубашка. Женщина все время улыбалась. У меня за спиной маячил вооруженный охранник.
– Вы врач? – спросила она сразу.
– Да, – солгал я.
– Наверное, кто-то очень важный?
– Да нет, не очень.
– Мы виделись прежде?
– Нет. Это
– Классно получилось. Ни ушей, ни члена. Хи-хи-хи. Они все напечатали как было.
– Его убили вы?
– Но я же все подписала, так ведь?
– Вы?
– Он говорил, что любит меня, что я красивая. Хотел, чтобы я ему помогла.
– Стюарт говорил это многим женщинам, Он был плохой человек.
– Да. Он заслужил свою смерть. Поэтому в ночь, когда было совершено преступление, я проникла в дом жертвы, изуродовала его тело и сломала ему шею. Вы читали газеты? Там все написано. Классно получилось.
– Значит, это сделали вы?
– Наверное. Он заслужил.
– Почему вы признались в убийстве? Она задумчиво подняла глаза к потолку.
– Здесь хорошо. Очень чисто. – Потом лукаво улыбнулась. – А ты вовсе не врач. Но ты мне нравишься. – Глаза се заблестели, губы затрепетали. – Я тебя люблю, я всегда тебя любила! Сходим на матч с «Тиграми»?
– Само собой, – кивнул я.
– А ты меня любишь?
– Конечно.
Это была ложь, но не совсем. Бедное изломанное создание, у меня слезы наворачивались на глаза. Женщина принялась суетливо приглаживать свои грязные спутанные волосы.
– Я снова буду красивой, – пообещала она, заискивающе улыбаясь. – Теперь снов больше нет, и…
Я похолодел.
– Каких снов?
– Их нет, они закончились. Уже не больно.
– Закончились?
– Не все, только плохие. Хорошие остались.
– Вот и славно, – кивнул я, почувствовав, что по спине бежит струйка пота. – А почему они закончились?
Она нежно погладила прутья решетки. Руки совсем тоненькие, вряд ли такими можно что-то сломать, тем более шею.
– Потому что я подписала.
– Признание?
– Подписала, и их больше не стало. Я проглотил комок.
– Плохих снов?
– Да. – Она жадно вглядывалась мне в лицо, пытаясь отыскать то, чего так и не смогла ни от кого получить. – Ты меня любишь?
– Очень.
Она дотронулась сквозь решетку до моей руки.
– Помоги мне.
Меня все еще трясло, когда часом позже ко мне в клинику явился неожиданный посетитель. Уж его я никак не ожидай увидеть, тем более в шесть вечера в пятницу.
Кифер робко остановился в дверях. На нем был серый спортивный костюм и темные очки с большими стеклами.
– Секретарь сказала, что прием уже окончен, – проговорил он.
– Да, – ответил я и начал демонстративно сгребать бумаги со стола.
– Мне нужно с вами поговорить.
– Значит, вы меня вспомнили? – поднял я брови.
– Я сейчас все объясню. По телефону было нельзя.
– Почему?
– Я присяду?
Я указал на кресло, и он устало опустился на него, нервно поигрывая дешевыми наручными часами.
– Курить у вас можно?
Я пододвинул пепельницу. Сделав затяжку на полсигареты, Кифер выпустил в потолок гигантское облако дыма. В кресле на фоне окна он казался куда меньше ростом и напоминал алкоголика в первую неделю после завязки: та же робость, неловкие движения, трясущиеся руки.
– Так что? – нетерпеливо спросил я. Он, казалось, еще больше съежился под моим взглядом.
– Мне надо поговорить.
– Это я уже помял.
– В смысле, поговорить с профессионалом.
– Вы имеете в виду психотерапию?
Передо мной сидел как будто совсем другой человек.
– Да. Сколько это будет стоить?
– У меня сейчас все время расписано, но я могу рекомендовать кого-нибудь…
Кифер решительно помотал головой. Лицо его налилось краской, словно он долго сдерживал дыхание.
– Нет. Только вы.
– Успокойтесь, – сказал я. – Давайте поговорим, у меня есть еще немного времени.
– Спасибо, – выдавил он, чуть не плача.
– Господи Иисусе! Что случилось?
– Много чего. Я не мог… Трудно сразу.
– Не спешите, спокойнее, время есть.
– У меня много всего на совести. Я должен кому-нибудь рассказать.
Вы бы удивились, узнав, сколько пациентов начинают вот так же, с признания, и как редко оказывается, что суть их проблем именно в этих «грехах». Обычно такое признание призвано заслонить нечто куда более существенное. Придавленные грязевым оползнем, мы начинаем беспокоиться о запачканной одежде. В такой ситуации грех, в котором мы видим первопричину своих несчастий, – это только дверь, ведущая в темный бездонный подвал. Мы рады заклеймить себя как угодно, лишь бы не становиться в собственных глазах жертвой.
– Я вас слушаю, – кивнул я.
– Я был во Вьетнаме, – начал Кифер. – Попал в разведку. Вы… вы воевали?
– Нет, я отказался по религиозным соображениям. Два года мыл полы в психушке.
– Вот как? – протянул он. – В те времена я назвал бы вас трусом. Теперь нет – слишком много повидал трусов в военной форме. Они идут на войну не из храбрости, а потому что боятся. Боятся того, что подумают их дружки, если они останутся… Я пот даже медали получал, а трусил все время как последняя свинья. Слыхали о спецзаданиях – «найти и уничтожить»? – Я кивнул. – Ну вот, а у нас было «найти и смыться». – Он затянулся еще раз и раздавил окурок в пепельнице. – Вы знаете, что такое разведка?
– Думаю, что да.
– Вряд ли. Есть два типа разведчиков: одни занимаются писаниной, а другие убивают.
– А вы…
– Я убивал. Мы всегда брали вьетконговцев в вертолет по трое. Задавали вопрос первому. Если не отвечал, сталкивали вниз. Они падали все одинаково: сучили ногами так смешно и руками размахивали. Потом второй. Нам нужен был только третий, остальные шли вроде как приманка. Третий всегда говорил. Мы даже шутили: «Как заставить обезьяну говорить?» – Он снял темные очки. – «Надо научить ее летать».