Дверь Ноября
Шрифт:
Взлетев по лестнице на третий этаж, Янка отдышалась, пытаясь проглотить выскакивающее сердце – её сердце, целенькое, здоровое, колотящееся в горле, – и сунула ключ в замок. Два оборота, вынуть, надавить на ручку…
Вот ярко светит лампа, на кухне шумит электрочайник, слышится чей-то голос… телевизор?
Вот стоят под вешалкой мужские лакированные ботинки.
Вот мама, выглянувшая из кухни – не одна! – смущённо представляет:
– Лер, это Яна. Яныч, это Лера, он…
Янка не успела разглядеть его лицо. Только щёлкнуло
«Несправедливо! Мам, так несправедливо! А я? А папа? Ну и что, что он…»
У подъезда сидел, уткнувшись носом в журнал, давешний мужчина. Янка его не заметила бы, не запнись о ноги, – но удержалась, мазанула взглядом, слабо удивилась и бросилась дальше.
– Яна! – послышался оклик, когда она уже выскакивала из двора.
Последние сомнения – этот мужик просто ждёт кого-то, это случайность, просто случайность, – развеялись.
Мужчина ждал её.
Янка бросилась во весь дух. Просто летела, утирая злые слёзы, вперёд, вперёд, прочь отсюда, как можно дальше от топота чужих шагов… Очнулась Янка только в том самом парке, куда клялась себе больше не заходить. Топота за спиной уже не было, и Янка перешла на шаг, всхлипывая, задыхаясь и мечтая провалиться сквозь землю. Куда угодно, хоть в Австралию…
«Куда угодно, пожалуйста, пожалуйста, прочь отсюда, в никуда…»
В сердце, заставляя нелепо застыть с поднятой ногой, натянулась невидимая струна – до звона, до мелкой дрожи, а потом словно бы кто-то сказал: «Да оставь ты её, не маленькая. Погуляет и вернётся».
И мамин голос будто бы ответил: «Но… Да, конечно, Лер».
Янка напряглась – и шагнула вслепую вперёд, сквозь… что-то. Струна лопнула, рыбка обожгла грудь, мир с оглушительным треском раскололся, стало светлее…
Серая тень обогнала Янку бесшумно. Знакомая собака встала на пути, перегораживая проход – попробуй обойти такую махину.
– Пусти, – прошептала Янка, останавливаясь. – Я кому сказала! Фу! Сидеть! Пусти!
Никакой реакции. Взгляд собаки – глаза в глаза – показался откровенно насмешливым… и внимательным. Только тут Янка вспомнила, почему же собака ей знакома.
Это был пёс Лены.
Янка огляделась… зажмурилась, вслух досчитала до семи и снова открыла глаза.
Улица, собранная из разномастных заброшенных домов, никуда не делась. В ближайшем пыльном окне отражалось крохотное красное солнце, зависшее над самым горизонтом – настолько тусклое и маленькое, что не разгоняло густые синие сумерки.
– Мамочки… – Одной рукой накрыв спрятанную под толстовкой рыбку, а другой вытаскивая из ушей бесполезные наушники, Янка тщетно пыталась рассказать себе, что опять неудачно заснула.
«С-спи-шь? Когда во с-сне так холодно, ты просыпаеш-шься, вс-сегда…» –
– Заткнись, – шёпотом сказала ему Янка.
Но голос и сам уже довольно замолчал, зная: возразить ей нечего. Из ловушки мёртвого города выхода нет.
– Некоторые галлюцинации бывают чересчур убедительными… – пробормотала Янка, пытаясь отойти в сторону, но пёс не дал. Ему для этого даже не нужно было сдвигаться с места – так, качнуться достаточно.
Несколько секунд они стояли неподвижно, но эту игру в гляделки Янка проиграла с треском.
– Хоро-оший пёсик, – пробормотала она. – Или ты собачка?
Впрочем, хватило одного взгляда, чтобы понять: в природе этого громадного пса с почти медвежьей мордой было отнюдь не нянченье щенков.
Немигающий взгляд тёмных глаз гипнотизировал. На очередном «п-пусти, хороший пёсик» пёс многозначительно приподнял верхнюю губу, демонстрируя набор прекрасных белоснежных клыков, и Янка заткнулась.
«Мамочки… Нет, соберись, Ян, соберись, Офелия, ну пожалуйста, кто-нибудь, спасите меня, мамочки… надо бежать… холодно… Соберись, ради Бога!»
Пёс одним шагом преодолел разделяющее их расстояние, заставляя прижаться спиной к стене, и внутренний монолог сорвался в беспомощное подвывание.
А пёс спокойно уселся, не сводя взгляда с Янки… и с невидимой под толстовкой рыбки.
Когда мысленная паника достигла своего пика и мир вокруг словно зазвенел от напряжения, Янка запустила руку за ворот, сжала рыбку так, что горячий металл до боли впился в кожу… и с ошарашившей её саму твёрдостью решила: выждать, пока пёс отвлечётся, – и прыгать вбок, и бежать, бежать! Иначе напряжение разорвёт её в клочья куда раньше, чем это сделает пёс.
Низкое солнце рождало длинные-длинные неверные тени, и Янке показалось, что у пса тень не одна, а целых три, причём две куда меньше. Пёс, убедившись, что пленница стоит смирно, вдруг широко зевнул и улёгся белоснежной горой.
«Так, Ян… Соберись! Три, два…»
Перед глазами словно вспыхивают привычные надписи:
До начала боя осталось
00:03!
00:02!
00:01!
Бой начинается!
…Пёс ещё не успел опустить на землю морду, а Янка невероятным прыжком кинула себя вправо, упала, вскочила и бросилась бежать, на волосок ускользнув от клацнувшей у капюшона пасти. Нырнула в переулок, надеясь выгадать пару секунд, запнулась, кубарем полетела вперёд…
– Успел, – удовлетворённо сообщил знакомый голос, и чьи-то руки подхватили, не давая упасть.
«Это сон… Только сны могут так повторяться», – с облегчением поняла Янка.
С бело-серого капюшона задорно пялились вышитые глаза.