Дверь в никуда
Шрифт:
– Ах вы, бедняжки, – Энни снова обняла его, – ну, папу тоже надо пожалеть. А когда у вас в школе кончаются каникулы?
Томас изумленно уставился на нее.
– В понедельник, ты же знаешь.
– Ах, да! Конечно… Я забыла.
И снова память вернула ее в два мира, каждый из которых был миром, где она жила. Один – прежний, семейный, другой – нынешний, замыкающий ее в больничных стенах, напоминающий о том, что произошло с ней.
Школа. Дом. Вереница дней, нанизанных один на другой, как бусы. Дети, которых нужно отводить и приводить в сад и школу. Ее собственные привычные походы по магазинам, хлопоты на кухне
– Мам, ты слушаешь?
Они все сидели теперь вокруг ее кровати. Бенджи принес ей свои рисунки и теперь хотел, чтобы мама угадала, что означает каждая фигурка. Томас, в свою очередь, желал, чтобы она с ним почитала новую книгу. И Энни пришлось внимательно слушать детскую болтовню и распределять между ними свое внимание со скрупулезной точностью.
Барбара тоже хотела поболтать со снохой. Она вообще была неутомимой болтушкой, добродушной, но недалекой, обыкновенной простой домохозяйкой, которой Энни никогда не была особенно близка. Между прочим, свекровь имела просто потрясающее сходство с ее матерью.
Энни постаралась как следует сосредоточиться, чтобы с должным уважением отнестись к рассказу Барбары о том, как допоздна работает Мартин, что сказали и подумали соседи на улице, как слушаются ее мальчики, и обо всех остальных наиважнейших домашних делах.
Втайне Энни хотелось, чтобы ее мать оказалась здоровой и была бы здесь вместо Барбары.
Энни вспомнила, как там, в темноте, она снова ощущала себя маленькой девочкой. Ее держал Стив, и ей казалось, что ее голова лежит на материнских коленях в прохладной гостиной родительского дома. С тех пор как Энни выписали из реанимации, мать уже дважды навещала ее. Она приходила ненадолго, не более, чем минут на десять, и все время, пока продолжались эти посещения, держалась побелевшими пальцами за руку мужа, отца Энни. Ради дочери она старалась казаться оживленной и даже веселой.
Слушая льющуюся потоком речь Барбары, Энни почувствовала, как ее кольнуло беспокойство за мать. Но к этому, уже привычному чувству, внезапно примешалось острое нежелание подчиняться требованиям ее прежнего, внешнего мира.
– Я просто обязана вас всех любить, – жестоко подумала Энни. – Это долг. Но все это нужно родителям, мужу, детям. А надо ли это мне самой?
Такие мысли поразили и удивили ее. Стараясь скрыть раздражение, Энни сдержанно поблагодарила свекровь за все, что та делала, потом склонилась над детскими книгами и рисунками, старалась как можно щедрее вознаградить сыновей за всю вынужденную разлуку с ними за свои эгоистические мысли. Свидание продолжалось не больше часа, но Энни была рада, когда оно, наконец, закончилось.
Ужасно болела голова; длинная ссадина, оставшаяся от раны на животе, горела. Она знала, что ее «до свидания» прозвучало холодно и отчужденно, и, когда мальчики ушли, она совсем расхворалась от чувства вины и тоски по ним.
Когда принесли ужин, Энни не дотронулась до него и пролежала уткнувшись в подушку пока через несколько часов не пришел ее навестить возвращающийся с работы Мартин. Он уселся в легкое белое кресло, вытянув и скрестив свои длинные ноги.
– Энни, милая, ты что-то устало выглядишь, – заботливо сказал он.
– Да, есть немножко… Зато днем я чувствовала себя прекрасно…
– Это хорошо. Ну и как твой день прошел?
Его искреннее желание помочь ей, сочувствие к ее болезни прозвучали для нее упреком. Энни выпрямилась на подушках, глядя прямо в глаза Мартина. Он мой муж, – думала она. – Он часть меня самой. Она скажет ему, что разговаривала со Стивом. Честно расскажет ему сейчас, пока еще нечего рассказать.
Слова не выговаривались…
Она произносила их мысленно, но вслух сказать не хватало сил. Вместо этого, словно со стороны, до Энни доносился ее собственный бодрый голос.
– Сегодня сняли гипс с руки, смотри!
И она вытянула руку вперед. Мартин взял ее ладонь, легонько сжал ее пальцы своими.
– Это просто замечательно.
Энни еще сильнее почувствовала свою вину. И хотя она пыталась уверить себя, что это все чепуха, и ни в чем она не виновата, в тоже время точно знала, для такого чувства есть основания.
– Ты знаешь, приходила Барбара с детьми. Бен принес свои рисунки. Том хотел, чтобы я почитала ему книжку, а Барбара без умолку тараторила. Совсем закружили мне голову. Они тут пробыли полный час, но у меня после их ухода все ужасно разболелось. И сейчас мне так плохо!
Мартин подвинул кресло поближе к кровати жены и обнял ее за плечи.
– Бедняжка ты моя, – сказал он. – Первое время ты так и будешь себя чувствовать. Кажется, можешь со всем справиться, а как только начнешь что-нибудь делать, так сразу и устанешь. Ничего, не надо так расстраиваться. Дома у нас все о'кей, мы отменно справляется.
Энни кивнула и положила голову мужу на плечо.
– Ну, что еще? – пробормотал он. – Есть еще новости?
– Н-нет, – ответила она. – Ничего особенного. – И закрыла глаза. Он такой добрый, хороший. Она любит его. Возможно эта любовь была слишком земной, обычной, а не какой-то там возвышенной, но и эта любовь имела свою непреходящую ценность.
– Не потеряешь ли ты его, – попыталась она предостеречь саму себя, но в эту же секунду, чуть не расхохоталась. Мысль о том, что можно еще чем-нибудь рисковать, после того, как она сначала была погребена заживо под многотонными глыбами, а потом оказалась здесь, в больничной палате, вся перевязанная, сама мысль об этом показалась ей абсурдной. Энни отогнала эти мысли прочь.
– Расскажи лучше о себе, – почти с мольбой попросила она Мартина. – Все, каждую мелочь, как обстоят дела в фирме, над чем вы сейчас работаете.
Что-то в ее голосе показалось мужу странным. А Энни, чтобы объяснить свою просьбу, объяснила:
– Ты понимаешь, у меня такое чувство, как будто я отрезана от всего мира, словно меня заперли в этих четырех стенах.
– Ну, недолго уже осталось, – успокоил ее Мартин. – По пути сюда я встретил медсестру, она сказала, что у тебя все идет отлично. Так что скоро домой.
– Домой… – подумала Энни. – Скоро предстоит вернуться домой. – Она не совсем хорошо осознавала, что за чувства испытывает, при этой мысли.