Дверь в подвал
Шрифт:
Я совершил ошибку.
Я оставил ее в тот раз. Живой.
Стеклянная рамка трескается и режет мне руку. Острая боль пронзает мою ладонь. Я кладу рамку на стол и спокойно иду на кухню. Найдя чистящие средства, я быстро убираю любые следы своего пребывания там. А затем хватаю фотографию и прячу ее в карман.
Лишь мысль о Хадсоне разжигает пламя внутри меня.
Жгучая боль, которая приносит такое мучение, намного сильнее, чем может быть вызвана той царапиной на ладони. Это ощущение, которое глубоко засело в моей душе, если это вообще возможно
Боль превратила меня в монстра, свидетелем которого Макенна стала прошлой ночью. Ее слова вновь вспыхивают в моей голове, а отвращение, которым он был пропитан, стало абсолютно очевидным. У меня есть шрамы, которые доказывают, что ее оскорбления верны.
И из-за этого я делаю свой следующий шаг, очень решительно.
Я хватаю мусорный мешок и запихиваю все ее файлы внутрь. Я двигаюсь по чердаку с мелкозубой расческой, собирая каждую частичку расследования Макенны.
Есть причина, по которой я не убил ее в ту ночь, когда выследил Хадсона в овраге.
Я не знаю, почему она вызвала такой отклик у меня в тот раз, или как она сделала это прошлой ночью. Я все еще не хочу слишком углубляться в самоанализ. Это не было сочувствием. Или раскаянием. Эти эмоции давно потеряны для меня.
Но она была полезна.
Темноглазая фея ворвалась в мою жизнь, женщина с бушующей бурей внутри, и я могу попытаться объяснить, почему я оставил ее в живых... словно во мне осталось еще что-то человеческое.…
Или я могу использовать ее.
Напарник Хадсона – рычаг давления.
Затянутое тучами небо затемняет пустынный участок шоссе впереди. Дождь бьет по моей «Шевроле Импала» быстрыми и тяжелыми каплями, искажая дорогу, в размытом лобовом стекле от яростного ливня, с которым не справлялись изо всех сил работающие изношенные «дворники».
Я переключаю радио на местную станцию и слушаю классическую мелодию 80-х, ожидая новостного блока. Хотя бы какой-то намек на то, что вся моя подготовка по Келлеру не была полностью провалена.
Мертвец в багажнике должен быть достаточным доказательством того, что все почти закончилось. Если бы он был последним, я бы с легкостью сдался. Поднимите мои руки вверх, и пусть высокопоставленные органы наденут на меня наручники.
Черт возьми, у меня бы не раскалывалась так голова, как у Макенны в моем подвале. Там, в переулке, я бы посмотрел прямо в ее прекрасные глаза и прижался лбом к стволу ее пистолета. Чтобы она спустила гребанный курок.
Резко выкручиваю руль, чтобы не задеть упавшую ветку на дороге, и боль пронзает мои ребра. Я кашляю и прижимаю ладонь к боку. Черт, ее ботинки со стальными носками погрузили мои ребра в ад. Она была чертовски готова биться до конца.
Это нас объединяет.
– Как твоя шея, Келлер?
– кричу я в сторону багажника.
– Надеюсь, что твоя башка неимоверно трещит по швам в аду, где ты сейчас.
Эта быстрая и безболезненная смерть была слишком хороша для ублюдка. Но вмешательство Макенны требовало импровизации. Я больше не мог позволить ему уйти. Лучше мертвый киллер, чем информированный киллер. Тот, который видел мое лицо.
Шторм стихает, когда я сворачиваю за поворот, направляясь вглубь леса. Впереди тянутся холмы через весь лесной заповедник, прорезая серо-голубое небо, как темные пики. Я почти на месте.
Мои мысли постоянно возвращаются к женщине в моем подвале. Она лишила меня удовлетворения от убийства, а теперь лишает и этого. Одна ошибка может поставить под угрозу три года планирования. Кропотливые часы исследований и выкапывания самой мерзкой информации, которую содержит ДаркНет.
Оттуда невозможно вернуться прежним.
Может быть, именно поэтому я колебался не один, а целых два раза. Все темные и уродливые вещи, которые я видел, которые сделал... Она была помехой этому потоку. Что-то поразительное и прекрасное, нечто, чему не место в той отвратительной реальности, в которой я существую. Она, вероятно, уверена, что она вся такая жесткая и грубая, но на самом деле эта женщина мягка и нежная, самая чистая из всех тех, кого я видел за многие годы.
И это прекрасно.
Я никогда раньше не убивал женщин. Это идет вразрез со всеми моими клятвами.
Мне нужна практика.
Каждое убийство взымает свою дань. Моральную. Физическую. Шрамы снаружи начинают соответствовать уродствам внутри. К тому времени, когда все это закончится, я перестану быть человеком.
Осознание этого приносит странное утешение. Оно означает утрату чувств. Если то, что я подозреваю, окажется правдой, если это приведет меня к конечному пункту назначения... к последнему игроку... тогда то, что я должен сделать, выпотрошит каждый клочок человечности, который у меня остался. Тогда, могу поклясться, моя душа будет проклята.
Я прогоняю эту смущающую мысль прочь, съезжая с дороги и проезжая через просвет в кустах. Этот небольшой проезд недостаточно велик, чтобы заметить его, если не искать специально. Корни и подлесок царапают дно моей машины, пока я еду все дальше и, наконец, достигаю поляны.
Земля на ней выжжена. От непрекращающегося дождя черное пятно превратилось в вязкую, словно смола, область. Свидетельство о мерзости, принесенной здесь в жертву. На этом самом месте на алтарь Богам мучений и огня были возложены и пожертвованы самые темные души.
Я открываю багажник и вытаскиваю Келлера, бросая его тяжелое тело на землю. Я тащу его к импровизированному укрытию из веток, которое устроил поверх коричневого брезента. Брезент скрывает специально сооруженное мною место.
В некоторых культурах сжигание тела носит символический, даже уважительный характер. Посылать любимых обратно в пепел, откуда они пришли, или еще какое-нибудь дерьмо вроде этого. Для меня это антисудебно-экспертизная мера.
Нет тела. Нет дела.
И я искусный художник, когда дело доходит до этого метода.