Дверь в зеркало

Топильская Елена Валентиновна

– Вы... Вы в-видели?! – заикаясь от волнения, переспросил Антон.

– Ну да. Я понимаю ваше волнение, юноша, это действительно был уникальный прибор, не имевший аналогов. Он представлял собой старинное зеркало в резной раме красного дерева, оно само по себе – произведение искусства.

– А изображение? – Антон затаил дыхание, ожидая ответа.

– Изображение... – доцент задумался. – Кажется, это была женщина в шляпе с полями. Она надевала шляпу и поворачивалась то туда, то сюда. Сознаюсь, это производило сильное впечатление. Но у прибора были определенные недостатки. Во-первых, прибор работал только при

дополнительной подсветке: за зеркалом должен был находиться источник света. Поэтому результат выглядел не так эффектно, как если бы изображение возникало просто при взгляде в зеркало. Во-вторых, что является более существенным недостатком, изображение можно было разглядеть только из одной, строго фиксированной точки. Стоило сдвинуться вправо или влево относительно этой точки, буквально на сантиметр, как изображение становилось неразличимым.

– С ума сойти, – пробормотал потрясенный Антон.

– Да, при всех недостатках это было грандиозно, – подтвердил Владимир Абович. – Хотя прибор имел и третий недостаток. При наблюдении из фиксированной точки изображение сфотографированного объекта появлялось, но при этом пропадала часть отражающихся в зеркале объектов.

– Как это? – заинтересовался уже профессор.

– Допустим, вы сидите в кресле перед зеркалом. Кто-то входит в комнату и попадает в строго фиксированную точку. Он увидит в зеркале женщину, надевающую шляпу, причем она будет стоять за его спиной, но при этом он не увидит вас, сидящего в кресле.

– Что тебе, братец? – встревоженно обратился профессор к Антону, судорожно хватающему ртом воздух и шевелящему пальцами.

– Папку... Дайте папку, – прохрипел Антон.

Профессор стал оглядываться в поисках папки, нашел и протянул Антону. Приподнявшись на локте, тот вытащил из папки газетную заметку о смерти Полякова и протянул Владимиру Абовичу. Тот с интересом уставился в текст. Дочитав до конца, он поднял на Антона блестящие глаза.

– Боже мой, боже мой! Какой это год? Двадцать третий? Фантастика! Но как это зеркало попало к энкаведешнику? Что, Паммель делал его по заказу НКВД?

– Не знаю, – сказал Антон. – В двадцать третьем году уже было ГПУ.

– Да что вы! Правда?

Доцент снова близоруко наклонился к газетному тексту, перечитывая его.

– А тут написано, что после смерти Полякова зеркало забрали в ГПУ. Это так?

– Наверное, – поколебавшись, ответил Антон.

– Как же оно снова оказалось у Паммеля? Я видел его в семьдесят втором году, еще студентом, Эдуард Матвеевич у нас преподавал, правда, недолго.

– Пока нам это неизвестно, – Антон заговорил более уверенно. – А что вы можете сказать по поводу обстоятельств, здесь описанных?

– Хм-м... Видите, тут указано, – доцент ткнул пальцем в газетные строчки, – что за зеркалом находился источник света, лампа. Видимо, Поляков был нетрезв, и испугавшись изображения, появившегося в зеркале, разбил лампу.

– Думаю, что он знал секрет зеркала и сознательно вызывал изображение, – возразил Антон.

– Вот так? Думаете, так было? – доцент с интересом взглянул на Антона. – У вас есть основания так считать?

– Есть, – подтвердил Антон. – Меня интересует природа явлений, которые описаны со слов соседей. У них-то в комнате что происходило с зеркалом?

Доцент снова склонился к заметке.

– Ага, – удовлетворенно сказал он. –

Ну что ж, все ясно. В этой квартире перегородка между комнатами могла быть чисто символической. Знаете, как делили старые большие квартиры, когда коммуналки плодили? Могли фанерную перегородку посреди большой залы залепить, и пожалуйста, живите и наслаждайтесь жизнью. Я сам в такой с мамой прожил тридцать лет, в косой клетушке, где слышимость стопроцентная. Страдали, а ничего поделать не могли. Так вот, а если была анфилада комнат, то между комнатами двери обоями заклеивали, вот и вся недолга. А может, там вообще между комнатами цельной перегородки не было, и зеркало использовали в качестве перегородки, – он задумался, потом продолжал. – Если зеркала стояли друг к дружке тылом или просто на одной линии в разных комнатах, то подсветка зеркала, которое было у Полякова, могла спровоцировать свечение зеркала в другой комнате, и изображение женщины в шляпе спроецировалось на задник чужого зеркала. Вот и все. Понятно?

– Не очень, но я вам верю. Спасибо.

– Что вы, не за что. Я сам узнал много интересного, – высоким голосом воскликнул доцент, отирая обильно струящийся по его лицу из-под повязки пот. – Боже, как тут жарко! Я вам больше не нужен?

– Спасибо огромное, Владимир Абович! – от души сказал профессор. – Проводить вас в палату? – он привстал, изъявляя готовность действительно проводить гостя.

– Что вы, что вы, не беспокойтесь, я сам дойду, – остановил его толстяк.

Он тяжело поднялся и направился к двери. На пороге остановился и обратился к Антону.

– Извините, не запомнил вашего имени-отчества... Так это зеркало у вас есть? Оно найдено? И на него можно посмотреть?

– Найдено, – ответил Антон. – Но посмотреть пока нельзя, его еще исследуют эксперты.

– Боже мой, боже мой! Как интересно! Но вы разрешите потом с вами связаться? Может быть, этот экспонат можно будет передать в наш институт? Это ведь реликвия, подлинная реликвия!

– Я постараюсь сделать все, что от меня зависит, – пообещал Антон, абсолютно в этом не уверенный.

Дверь за шумным и потным доцентом закрылась, и профессор подсел поближе к Антону, похлопав его по руке.

– А?! Как я тебе помог? – торжествующе воскликнул он. – У нас в Греции все есть! Ну, а мне-то дай почитать эту вырезку. Говоришь, двадцать третий год? С ума сойти!..

20

На следующее утро к Антону прорвалась мать.

– Это черт знает что! – кипела она, усаживаясь на кровати у сына. – Кордоны понаставили, мать родную не пускают. Коновалы чертовы!

В таком состоянии Антон мать никогда еще не видел. Он даже испугался поначалу, но застав ребенка не при смерти, а абсолютно живым и относительно здоровым, она постепенно стала успокаиваться, и увидев это, Антон успокоился и сам.

– Ну как ты тут, зайчик мой? – спрашивала мать, с нежностью глядя на него, и Антон почувствовал глобальную защищенность от всех опасностей. Подумать только, ведь было время, когда он бурно реагировал на любое сказанное ею слово, ершился по каждому пустяку и даже не хотел выходить вместе с ней на улицу, и вовсе не из-за того, что стеснялся ее внешнего вида, наоборот, выглядела она всегда на сто миллионов. Просто мальчишеский нигилизм; хотя это было уж совсем по малолетству.