Двери между мирами (Извлечение троих) (др. перевод)
Шрифт:
Он поднял бурдюк на левом локте, сделал большой глоток и тут же почувствовал, как к нему возвращаются силы. Само собой, правый сапог был разодран в клочья… но все же не так безнадежно. Подошва осталась целой — помятой, конечно, но целой, — и, скорее всего, с ней еще можно что-нибудь сделать: отрезать кусочек от левого сапога, приладить на правый, чтобы хотя бы первое время оно продержалось…
Внезапно его охватила слабость. Он почувствовал, что близок к обмороку. Он попытался ее одолеть, эту слабость, но ноги его подкосились, и он сел на песок, прикусив по-дурацки язык.
Ты не будешь
Он поднялся на ноги, обвязал пустой бурдюк вокруг пояса и направился к тому месту, где он оставил свои револьверы и сумку. Но не прошел он и двадцати ярдов, как снова упал, едва не потеряв сознание. Стрелок полежал немного, прижавшись щекою к песку. Краешек ракушки почти до крови врезался в кожу под нижней челюстью. Он сумел поднести бурдюк ко рту и сделать несколько глотков воды, а потом, не вставая, пополз к тому месту, где он проснулся сегодня утром. В двадцати ярдах выше по склону росло одинокое чахлое деревце, — юкка коротколистная, дерево Иисуса. Какая-никакая, но тень.
Для Роланда эти двадцать ярдов показались двадцатью милями.
Но он все-таки смог перетащить свои немногочисленные пожитки в крошечную лужицу тени. Опустив голову на траву, стрелок улегся, уже отдаваясь сну, или беспамятству, или смерти. Он поглядел на небо, пытаясь определить время. Еще не полдень, но если судить по размеру пятнышка тени, в котором он примостился, полдень уже близко. Стрелок продержался в сознании еще мгновение: поднес правую руку к глазам, высматривая алые полосы заражения, признаки яда, который неуклонно просачивается по телу.
Ладонь была тускло-красной. Нехороший знак.
Я мастурбирую левой, — подумал он. — Это уже утешает.
А потом он провалился во тьму и проспал почти шестнадцать часов под шум Западного Моря, что гремел непрестанно в его ушах.
Когда он проснулся, на море было темно, но на восточном горизонте проглядывал слабый свет. Утро уже наступало. Стрелок сел, и тут же волною нахлынула дурнота.
Он опустил голову и переждал.
Когда слабость прошла, он взглянул на свою правую руку. Да, заражение он заработал — предательская краснота расползлась по ладони и захватила запястье. Дальше пока не пошло, но стрелок уже различал слабенькое покраснение — начало других алых линий, которые в конечном счете дойдут до сердца и убьют его. И уже, кажется, начался жар. Лихорадка.
Мне нужно лекарство, — сказал он себе. — Но здесь его взять неоткуда.
Выходит, он проделал такой долгий путь лишь для того, чтобы здесь умереть? Нет. Он не умрет. А если все-таки суждено ему умереть, несмотря на его решимость, он умрет на Пути к Башне.
Какой же ты исключительный человек, стрелок! Редкий, я бы даже сказал, человек! — у него в голове человек в черном хихикнул. — Неукротимый такой! Романтичный такой в идиотской своей одержимости!
— Отгребись, — прохрипел стрелок и глотнул воды. Вот и воды почти и не осталось. Перед ним простиралось море, вот
Он надел ремни с кобурами, затянул пряжки — это простое дело заняло столько времени, что даже когда рассвело и почти начался день, стрелок все еще возился, — а потом попытался встать. Он не был уверен, что сможет, пока не поднялся на ноги.
Держась левой рукою за деревце, правой он поднял бурдюк, в котором еще оставалось чуть-чуть воды, и перекинул его через плечо. Потом — сумку. Когда он выпрямился, опять накатила слабость, и он опустил голову, пережидая, заставляя себя одолеть ее.
Слабость прошла.
Неуверенными, заплетающимися шагами человека в последней клинической стадии опьянения стрелок спустился на берег. Там он постоял, глядя на океан, темный, как густое красное вино, а потом вынул из сумки последний кусок вяленого мяса. Он съел половину, и на этот раз рот и желудок приняли пищу чуть лучше. Стрелок отвернулся от моря и съел оставшуюся половину, глядя на солнце, встающее над горами, где умер Джейк. Солнце как будто на миг зацепилось за суровые голые вершины, потом поднялось выше.
Роланд подставил лицо лучам солнца, закрыл глаза и улыбнулся. Потом доел мясо.
И подумал еще: Замечательно. Я теперь человек без еды, на руке без двух пальцев и без одного на ноге; стрелок — при патронах, которые могут и вовсе не выстрелить; у меня заражение крови после укуса какой-то дряни и у меня нет лекарств. Если мне повезет, то воды хватит на день. Может быть, я сумею пройти около дюжины миль, если выложусь до конца. Короче, мне скоро абзац.
Куда идти? Пришел он с востока; но на запад дороги нет, если только ты не спаситель и не святой. Остается — на север или на юг.
На север.
Так подсказывало ему сердце. Без вопросов.
На север.
Стрелок пошел.
Он шел уже три часа. Дважды он падал и во второй раз уже и не думал, что сможет подняться. Но набежала волна. Достаточно близко, чтобы заставить его вспомнить о револьверах, и он поднялся, сам не зная как. Ноги дрожали под ним, как ходули.
По примерным его подсчетам, за эти три часа стрелок одолел около четырех миль. Солнце уже припекало, но все-таки не настолько сильно, чтобы так трещала голова и пот ручьями стекал по лицу. С моря дул ветер, но опять же — вряд ли такой легкий бриз может вызвать приступы дрожи, озноб, который время от времени пробирал стрелка, и тело его покрывалось гусиной кожей, а губы стучали.
Лихорадка, стрелок, — подхихикивал человек в черном. — Все, что осталось еще в тебе, сгорает в огне.
Красные полосы заражения стали отчетливее; продвинулись от запястья вверх по руке — почти до локтя.
Он прошел еще милю и выпил остатки воды. Пустой бурдюк обвязал вокруг пояса. Однообразный пейзаж вызывал неприятные чувства. Справа — море, слева — горы, под сапогами — серый песок вперемешку с ракушками. Волны бились о берег. Стрелок поискал глазами омарообразных чудищ, но не увидел ни одного. Он шел из ниоткуда в никуда, человек из другого времени, который, похоже, скоро дойдет до бессмысленного конца.