Движения
Шрифт:
– Господи, крик какой! Что это, и еще ради сочельника! Как это тебе не стыдно!
Антон Антоныч поглядел на всех поочередно так пристально, точно видел всех в первый или в последний раз, махнул, как чужой, рукою и ни слова уже не сказал больше - ушел к себе в спальню.
Но ужинали все вместе. Леша сварил лихой путейский грог, и Антон Антоныч чокался с Сёзей, целовал его в лоб, грозил у него перед глазами пальцами и приговаривал:
– Смотри ж, абы ты у меня не выдумывал здря!..
А Сёзя все улыбался про себя своею новой, несколько снисходительной, чуть-чуть лукавой, сытой и ленивой улыбкой.
На другой день, на Рождество, Антон Антоныч
– Бумагу изо всякой дряни можно делать - не из одних только обрезков еловых, - говорил он, весело утопая в снегу.
– О, наука, наука хитрая!.. Можно делать и из крапивы, и из торфа... и из кожи, если вам будет угодно.
– Ты молодец у меня, Колька, - любовно хлопал его по плечу Антон Антоныч, - а ей-богу ж, молодец, клянуся честью!..
– И среди сплошного снега кругом - и под ногами, и на деревьях, и тихо падавшего хлопьями из мглистых туч - он вдруг разгорался бурно:
– Ну, сыны! Если уж здесь вы не оперитеся, как сказать, не возьмете этого всего в зубы, так чтоб запищало все благим матом, чтоб ни одна собака вырвать не могла б, бодай бы она здохла раньше времени, - то... то... то... а не сыны вы мои тогда будете, нет, кончено!
Когда же шли обратно, Леша, промочивший ноги в вязком снегу, говорил, пуская дым колечками кверху:
– Подождать бы с этой фабрикой, папа... пока еще никто в шею не гонит... Оглядеться надо.
И Кука поддерживал, раздувая ноздри:
– Да я, собственно, тоже так думаю... Ну, куда папа спешит? К чему?.. Фабрику - это всегда можно...
Тихие сосны слушали.
Подчекаев к вечеру приехал с женой. Играли в тетку. Приехал и брат Марии Петровны, Василий, - высокий, длинноволосый, носатый семинарист лет двадцати двух. Когда угощал его водкой Антон Антоныч, он смотрел на него сердито исподлобья и говорил:
– Думаете, как я семинарист, то обязательно должен я водку пить?
Но напился и офонарел.
Старик Тифенталь пришел в праздничном пиджаке и красном галстуке. Ходил по комнатам и искал, где же елка.
– Елки нет, герр Тифенталь, не убирали, совсем нет, - объясняла ему Елена Ивановна.
– Маленьких детей у нас нет, зачем нам елка?
Но Рождества без елки не мог представить герр Тифенталь. Он говорил, недоверчиво улыбаясь:
– Э-э, нет-то... Елка - это фамильярное дело-то...
– облизывал усы языком, поднимал палец и, лукаво глядя из-под своих очков, шмурыгал от двери к двери, отворял их и заглядывал то в одну комнату, то в другую, - не здесь ли елка.
Потом, удивленно-успокоенный и немного грустный, он подсел к роялю, истово барабанил и пел "Гусарика".
XV
В январе Антон Антоныч нашел в лесу, где шли порубки, большую гранитную глыбу и не утерпел до весны: нанял рабочих сверлить и взрывать ее порохом, и потом возили камень и укладывали его кубами на то место около озера, которое облюбовал он для постройки. Когда же увидел Антон Антоныч этот крепкий, нахмуренно серьезный, деловой с виду камень в правильных кубах, когда лег он в его сознании, как на веки вечные сработанный цоколь, то уже не мог он остановиться. Возили двутавровое железо, возили цемент. Как всегда, туда, где закипает жизнь, стали собираться откуда-то люди. Все время в суете и разгоне, в лихорадке новой работы был Антон Антоныч, и два архитектора чертили проект фабрики и
А в начале февраля заехал к нему в гости Подчекаев и кстати привез ему повестку: на двадцать шестое число был назначен суд над ним по делу о поджоге.
Антон Антоныч выехал с Еленой Ивановной с таким расчетом, чтобы приехать за день до суда.
На хозяйстве оставил Григория.
XVI
Стояла оттепель. Булькая, капало в лужи с крыш. Дома в этом старом уездном городе, где должны были судить Антона Антоныча, были приземистые, косопузые, а улицы широкие до того, что казалось, будто одна сторона все только улучает время, как бы сбежать от другой куда-то в поле. В середине разлеглись базарные площади, тоже захватившие себе земли сколько хотели, и в большом городском саду бесчинно переплелись голенастые желтые тополи с купами густых белых акаций.
Пахло чем-то весенним в воздухе, и от этого всюду подымалось живое беспокойство: пели петухи, кудахтали куры, телились коровы, мокли и кисли дороги, голубело небо, расчирикались воробьи, у ребят распахнулись материны кацавейки, заалели щеки и совсем отсырели носы. Мужики, приехавшие на волах с камышом и сеном, сдвинули с потных лбов на затылки шапки-капелюхи и жалостно топили неподбитые валенки в лужах.
Антон Антоныч, оставив уставшую от дороги Елену Ивановну отдыхать в номере, целый день накануне суда ходил по улицам, выходил в поле, где по взлобьям зачернели маслянистые проталины, толкался на базаре. Во все он вмешивался, все его занимало чрезвычайно, только о суде как-то совсем не думалось. От тепла и солнца было весело и звонко в теле. Двух степенных степных крестьян он завел в трактир и приказал налить им по стакану водки.
– О-о, це добре!
– сказали мужики.
– Хай вам, пане, бог помогае!
– А шо ж? Бог - то не такая плохая помощь, хлопцы, тут вы ошибки не сделали, нет, - сказал Антон Антоныч и сам выпил с ними за хорошее знакомство.
В хлебной лавке на базаре битый час спрашивал о зиме, об озимях, о прошлогоднем урожае. Вмешался и к детворе в кучу: маленькую девочку вздумал катать на салазках, и когда та взревела от буйного бега, - чтобы утешить ее, подарил ей новенький полтинник.
Когда же стало вечереть, Антон Антоныч зашел в бакалейный магазин, самый лучший в городе, и начал закупать закуски. Как для всех, кто привычно живет в деревне, для него это было длинное и сложное дело, и большую суматоху поднял в магазине Антон Антоныч и как-то по-рабочему доволен был, что поднялась эта суматоха. Когда же покупки были уложены в кулек и приказчик звонко щелкал на счетах, а Антон Антоныч вспоминал вместе с ним, что и что взято, - он услышал вдруг, как в другом конце магазина говорили рослый хозяин в фартуке с покупателем в учительской фуражке.
– С завтрашнего дня запрягаюсь творить суд скорый, правый и милостивый... недели на две, - сказал учитель смеясь.
– Присяжным?
– спросил хозяин.
– Присяжным... Есть одно дело любопытное - поджог... Помещик один... Говорят, фрукт!.. Ну этого фрукта мы живо раскусим, - дело ясное.
– Поджог?
– переспросил хозяин.
– Где же это?
– Поджог... здесь в уезде, в имении... Адвокаты приехали... Им-то состязание, а нам - извольте торчать в суде две недели...
Дальше уж не хотел слушать Антон Антоныч и не мог слушать. Шаг и еще шаг - и вот уже стоял он перед учителем, смотрел в его немолодое, землистое лицо, серое, точно запыленное, с обтянутым сухим хрящеватым носом и четкими складками от носа к губам, и говорил, укоризненно качая головою: