Движущаяся скульптура
Шрифт:
Рука фон Гольдбаха вдруг судорожно метнулась к сердцу, горло издало свистящий жалобный всхлип и барон, обмякнув, повалился на пол к основанию немедленно остановившегося предмета.
Фон Гольдбах дернулся и затих.
По-видимому, это был разрыв сердца.
Гуденье смолкло. Сверкающие лезвия скульптуры замерли, сделавшись на миг подобны стальным грозящим перстам, а затем и вовсе втянулись в щели.
Предмет стал неподвижен и мертв, и напоминал теперь какой-то несусветный языческий
Зарецкий отпустил «мышь» и принял расслабленную позу, положив руки на подлокотники. На его лице было выражение, с каким художник рассматривает холст, нанеся последний мазок.
Компьютерный монитор показывал схематическое изображение выставочного зала, поделенное на квадраты координатной сетью. В квадратиках b4 и c3 располагались пиктограммы, неподвижные теперь: лежащий человечек и каркасная пирамидка.
Зарецкий потянулся и снял с головы обруч, к которому крепились наушники и небольшой микрофон.
– Зачем ты убил его? – тихо произнесла супруга бакалавра, неслышно подошедшая сзади. Ведь он кричал, что сдается. Он же признавал, что ты выиграл. Перстень и так был твой.
– Он рассказал бы другим, что моя скульптура умеет перемещаться, – с неудовольствием покосился на благоверную мэтр. – И скоро все догадались бы, что в основание ПОДСОЗНАНИЯ встроены управляемые колесики. И не было бы уже того эффекта внезапности. А потом, возможно, сообразили бы и насчет использования воздействия низкой частоты. И я бы не заработал больше ни на одном таком споре.
– Но мало разве того, что приносят обыкновенные демонстрации? – все так же негромко произнесла Сесилия (так звали супругу бакалавра). – Зачем, зачем тебе обязательно убивать?!
Зарецкий медленно отвернулся от экрана и посмотрел на жену в упор.
Теперь его лицо было совершенно другим, нежели во время беседы его с бароном. Немногие бы нашли приятным взгляд этих водянистых, навыкате слегка, глаз. Невыразительных… и, однако, завораживающих не меньше, чем скользящий ряд лезвий.
– Во-первых, Сиси… – процедил бакалавр сквозь зубы.
– Терпеть этого не могу, когда ты меня называешь так!
– Я знаю, Сиси… Так вот. Во-первых. Ты ничего не понимаешь в делах. Аренда помещения… – Зарецкий загибал пальцы. – Плата за электроэнергию… Плата за рекламу в СМИ, рекламные плакатики и проспекты… Возможно, нам бы и хватило на кусок хлеба, да. Но уж никак не на кусок хлеба с маслом, моя дорогая Сиси! Вот разве только ты бы подработала на панели… а?
– Во вторых, Сиси, – продолжил бакалавр, полюбовавшись вытянутой физиономией благоверной. –
– Да, Сиси! – вдруг перешел Зарецкий на патетический повышенный тон. – Он улыбался зубоскалам и стриг их! Он понимал в жизни… И я поклялся себе, что буду поступать всегда так же, как мой отец.
– Назло тем шутникам, Сиси, – добавил бакалавр, – отец мне дал юридическое образование. Откладывал каждый грош… И постоянно говорил мне потом: «Я сделал из тебя бакалавра! Чем был бы ты без меня?» И он ужасно надоел мне с этим, признаться…
– А без него, Сиси…
Зарецкий вдруг порывисто вскочил из-за стола и расправил плечи. И сделался похож на злую карикатуру на барона фон Гольдбаха, чей остывающий труп лежал в нескольких шагах за стеной.
– Без всякой поддержки отца я выучился на скульптора-модерниста! Хотя терпеть не могу скульптуру. Что современную, что классическую, ты знаешь. Но я хотел доказать отцу… Да, увы… Это доказательство зашло слишком уж далеко. Отец не пережил встречи наедине с моим ПОДСОЗНАНИЕМ. Трагический финал и навел меня на мысль о возможном дополнительном заработке. А унаследованное по завещанию помогло раскрутке…
– Но мы заговорились, – внезапно оборвал бакалавр самого себя. – Пора позвонить шерифу. Старому надежному другу. И деловому… о, вполне деловому партнеру, Сиси! Но все-таки сначала надо бы протереть ручку двери с той стороны. Барон, вероятно, хватался за нее и оставил отпечатки пальцев. Ерунда, собственно! И, тем не менее, будет лучше, чтобы не возникало ни малейших сомнений в том, что это у него случился внезапный сердечный приступ.
Медленно и почти благоговейно бакалавр повернул задвижку и открыл дверь. Вошел, тихо ступая, в экспозиционный зал. Замер, созерцая картину, которую наблюдать случалось ему уже в третий раз. (В четвертый – если считать и незапланированный, по выражению самого Зарецкого, случай с досточтимым его родителем.)
Простертое человеческое тело, недвижное у подножия нелепого пирамидального каркаса из толстых брусьев.
Вид этот уже успел прочно ассоциироваться у бакалавра с неплохой прибылью. И рефлекторно вызвал приятное ощущение. Пожалуй, на основе этого ощущения в душе бакалавра мог бы даже и зародиться некий приватный культ. Если бы душа у него была, разумеется.