Двое из будущего
Шрифт:
– Вот, - торжественно оторвав чек от корешка, произнес он и протянул бумажку мне.
– Держите!
Я аккуратно принял чек. Да, мой пьяный посетитель действительно выписал мне чек на эту сумму. Пропись суммы на чеке была красивой, каллиграфической, а подпись владельца размашистой, едва ли не наполовину чека. Суслов смотрел на меня, наслаждался своим широким жестом и ждал от меня ответа. А я, повертел чек в руках, посмотрел на свет водяные знаки, а затем, стерев с лица льстивую улыбку, разорвал чек на две половины. Бросил их на стол перед посетителем. Такого Суслов от меня не ожидал.
–
– возмутился было он, а затем через секунду сделал новое предложение.
– Девяносто тысяч, девяносто пять!
Я мотал головой, отрицая предложения. Даже та сумма, что он озвучивал, была, по моему мнению, явно недостаточна. Мое предприятие стоило дороже.
– Нет, уважаемый господин Суслов, предприятие не продается.
– Но почему?
– не понял он.
– Мое предприятие стоит дороже, - ответил я и, предвосхищая новое предложение, поспешил добавить.
– Но даже если вы мне дадите за него все свои двести тысяч, то я его все равно не продам.
– Но почему?
– повторил вопрос Суслов.
– Потому что, я только на одних патентах больше заработаю.
– Патентах?
– спросил он не понимая.
– На каких патентах?
Я поправился:
– На привилегиях. За предприятием числится несколько зарегистрированных привилегий и еще несколько на подходе. И каждый из них обещает принести очень хороший доход. Во много раз превышающий ваше предложение. И именно поэтому я не желаю вам продавать свои акции. И к тому же я не единственный владелец.
– А может, вы тогда продадите мне свою долю?
– попытался найти выход Суслов.
– Сколько вы хотите?
Я медленно качнул головой:
– Нет.
Несостоявшийся покупатель сник, опустил плечи, отвернулся. Не глядя, сунул чековую книжку в карман пиджака. Совершенно убитый поднялся со стула и развернулся, намереваясь выйти.
– Подождите, - остановил я его.
Суслов встрепенулся с надеждой. Но я жестом показал на пропадающий накрытый стол и початую бутылку водки.
– Я вижу - вы хороший человек, - сказал я ему, - не расстраивайтесь. Давайте поговорим.
Он задумался и кивнул, соглашаясь. Вяло присел к столу. Подцепил вилкой кусок буженины, отправил его в рот и размеренно зашевелил челюстями. Я разлил еще по стопочке, пододвинул ему. Чокнулись, с выдохом выпили.
Суслов сморщился.
– Дрянь водка, - сообщил он, когда спазм в глотке прошел.
– Мне не нравится. Я раньше только кагор пил.
– А почему?- поинтересовался я.
– Странно, что вы никогда не пробовали раньше водку.
Суслов отмахнулся, пояснил:
– Я с одиннадцати лет при церкви был. Меня туда папенька отдали. Сначала коров пас, дерьмо из свинарника убирал. А потом диаконом стал, за имуществом следил. А в церкви только кагор. Мы его понемногу брали, пока никто не видел, водой разбавляли, чтобы не догадались.
– Неужто водочкой никто не баловался?
– не поверил я ему.
Суслов усмехнулся.
– Ну как же, батюшка наш очень даже ее любил. Но другим строго настрого запрещал. Говорил, что от нее все беды, святым крестом бил того от кого пахло - а он у него тяжелый, из золота.
– Батюшка ваш был прав, -
– Так вы и сейчас диаконом?
Господин Суслов уже совсем пьяный мотнул головой.
– Нет, ушел я, - произнес он и, скривившись от нахлынувших воспоминаний.
– Папенька у меня померли и мне половина наследства досталась. Так я и ушел. Батюшка уговаривал остаться, церкви пожертвовать.
– Однако ж, богатым человеком был ваш родитель. Чем он занимался?
– На бирже играл, зерном торговал. Миллионами ворочал. Эх, господин Чапаев, двести тысяч это не богатство - так, остатки. Когда моя матушка жива была - вот тогда было богатство. Миллионы были.
Суслов искренне печалился о своих умерших родителях. Он их любил, что отца - отдавшего его в услужение церкви, что мать, неизвестно когда умершую. От воспоминаний у него даже увлажнились глаза.
– За что же ваш отец так с вами поступил? Почему церкви отдал?
– спросил я, пододвигая Суслову закуску. Пить ему уже достаточно - надо покушать.
Он вздохнул. Отправим в рот маринованный груздь, ответил:
– Маменька моя умерла, когда я был еще ребенком. Папенька потом другую себе жену нашел, а меня отослал подальше. Нет, вы не подумайте ничего такого, господин Чапаев, он меня любил. Всегда приезжал ко мне, общался, гостинцы приносил. Просто мачеха моя злая была, а он хотел мне только хорошего. А потом у него родилась дочка - сестра моя сводная. Вот наследство, папенька и завещал разделить между нами поровну, - он ехидно усмехнулся. С непривычки его совсем развезло. Его речь замедлилась, стала спотыкаться.
– Говорят, что когда поверенный зачитывал завещание, моя мачеха верещала как свинья резанная, плевалась на всех. Поверенного даже поколотила. И папеньку моего проклинала на том свете. Не думала, что мне половина достанется.
После этих слов он, вдруг выпрямился, вперил в меня негодующий взгляд, а потом со всего маху ударил кулаком по столу, так, что посуда жалобно задребезжала:
– С-сука! Еще отдавать не хотела!
– выкрикнул он, теряя над собой контроль.
Дальнейшего разговора у нас не получилось. Четвертушка, что принял на грудь Суслов, окончательно его подкосила. Его движения быстро теряли координацию, а взгляд терялся в пространстве - глаза так и бегали по комнате, не в силах на чем-либо сосредоточиться. Он попытался встать, но его повело в сторону - оперся руками о стол, опрокинул разнасолы, безнадежно испачкав свой пиджак. Рванул на груди ворот рубахи. Каким-то чудом смог сосредоточиться, поймал меня взглядом и с какой-то непонятной торжественностью в голосе, сообщил:
– Меня сейчас вырвет...., - и склонился над самой глубокой тарелкой, грозя выполнить обещанное.
Я поспешил ему на помощь, разворачивая бедолагу в сторону ведра для испорченных бумаг....
Вечером того же дня я имел беседу с Мишкой. В беседке, что стояла под старой березой, за чашкой ароматного чая. Благо на улице было еще тепло и солнечно. Рассказал ему все произошедшую историю с господином Сусловым. Мишка, поначалу ухмылявшись, задумался.
– Двести тысяч.... Огромные деньги. Нам бы они очень пригодились.