Двое из будущего

Казакевич Максим Валерьевич

А народ в ресторане закусывал, выпивал, громко разговаривал, и казалось, чего-то ждал. Ждал развлечений, это было видно по их внимательным взглядам бросаемых на небольшое возвышение, похожее на театральный помост в миниатюре, некую сцену. Но там было пусто и народ, узрев эту пустоту, возвращался к поглощению.

Неожиданно для меня откуда-то из-за спины вышел полный человек и, сверкая ослепительной улыбкой, с легким наклоном головы поздоровался:

– Здравствуйте, Василий Иванович, здравствуйте Михаил Дмитриевич, как поживаете? Как здоровье?

Я с удивлением посмотрел на подошедшего,

напряг память. Было какое-то смутное, нехорошее воспоминание об этой гнусной роже.

– Спасибо, хорошо, - напряженно ответил я.
– А как ваши дела э...., Яков Эдмундович?

– Неплохо, господа, очень неплохо, - он, не спрашивая разрешения, подсел к нам за столик.
– Сегодня необычайно много посетителей.

– Отчего ж так?

Он еще ослепительнее сверкнул вычищенными зубами.

– По Костроме уже разнесся слух об вашем удивительном таланте. И все эти люди пришли лично лицезреть вас и приобщиться к вашему, без всякого сомнения, великому гению.

Мишка, глотая в этот момент ледяной квас, подавился и зашелся кашлем. Я непонимающе уставился на гнусную улыбающуюся рожу.

– Чего?

– Ну как же, Василий Иванович, всю неделю вы у нас тут под гитару исполняли романсы собственного сочинения. Народ был в восторге от вашей манеры исполнения. Такого у нас в губернии еще не слыхивали.

– Э-э, романсы?
– только и выдавил я из себя. И тут же вспомнил как я с гитарой в руках орал прямо вот с этой сцены какие-то песни. Помню поили меня за это безмерно. Брр..., аж передернуло.
– И что же я пел?

– "Горочку" вы пели восхитительно, "Восьмиклассницу", "Над полями туман"... и еще другие, я не помню слов.

М-да, "Восьмиклассница" это однозначно Цой, "Над полями туман", наверное, тоже он, а вот "Горочка".... Я такой песни не знаю.

– Особенно посетителям понравилась "Горочка", - гнусная рожа ощерилась довольно.
– Если вы не возражаете, то я хотел бы попросить снова вас спеть свои чудные романсы.

Ах, вот оно что! Вот почему этот тип ассоциируется у меня с какой-то гадостью. Он же, гад мерзкий, понял, что на мне можно заработать и пользовался моментом. Когда я был пьян, я с легкостью шел у него на поводу. Да в тот момент и по хмельному делу мне и самому хотелось проораться под гитару, но сейчас-то! Ненавижу когда на мне так в наглую ездят.

– Ну, нет, Яков Эдмундович, петь я больше не буду. Настроение, знаете ли, не то.

Он долго сверлил меня взглядом, а я его и он, наконец, понял, что халява закончилась. Но не слишком этому расстроился. Медленно склонил голову, признавая мою правоту, и ошарашил новой идеей:

– Тогда вы, наверное, не будете против, если ваши песни исполнит другой человек? Нет? Ну, вот и хорошо, - и встав из-за стола, поклонился, прощаясь и, развернувшись, крикнул во всю глотку.
– Гришка! Давай, выпускай певца!

Вот же гад предусмотрительный. Подготовился и к такому варианту.

На сцену сей же момент выскочил франт в сценическом костюме, присел на любезно подставленный табурет, взял гитару наизготовку и.... От такой манеры исполнения "восьмиклассницы" неродившийся еще Цой, наверное, волчком в гробу закрутился. Оно и понятно, лабух никогда не слышал оригинала. Ему не к чему было стремиться вот,

и корчил он чужую песню по собственному разумению.

Следующей была "Горочка". Я поторопился, когда подумал, что не знаю ее. Прекрасно знаю, это была старая советская песня "Вот кто-то с горочки спустился". Бабка моя, еще несостоявшаяся в этом мире покойница, очень любила запевать ее за веселым хмельным столом. Голос у нее был - заслушаешься. Никто с ней тягаться не мог, всех перепевала своими хрустальными связками.

С "Горочкой" у певца получилось намного лучше, даже, можно сказать, близко к оригиналу. Он проникновенно выводил ее, передергивал струны, жмурил глаза, якобы от брызнувших слез. Публика была в восторге, некоторые дамы даже утирали носики платочком и промокали уголки глаз. А кавалеры не забывали подливать своим дамам ароматного вина.

– Пошли отсюда, Миха, - сказал я, вставая из-за стола, - трезвому здесь совсем неинтересно.

Мишка бросил в рот кусочек запеченной семги и поднялся.

– Пойдем, Вась.

А на сцене певун закончил исполнять "Горочку" и после бодрых аплодисментов взялся за терзание другой песни. На этот раз была "Осень" Шевчука. Я по этой песне в армии учился играть на гитаре.

Мы продрались сквозь толпу, что стояла за дверьми, ожидая освободившегося столика, и медленно пошли вдоль улицы. Торопиться было некуда, солнце еще не село, да и погода стояла просто замечательная. Было тепло и безветренно. Мишка за копейку прикупил кулек семечек у бабушки и сейчас шел рядом, безбожно засоряя мостовую.

– А ты у нас оказывается талантище!
– толкнул меня локтем друг и повеселел.
– Вон, какие романсы сочинил, бабы рыдают от умиления.

Я отобрал у него горсть семян и присоединился к активному замусориванию территории.

– А то! Я такой! Миха, а ты помнишь, как я пел по пьяному делу?

– Конечно, помню. Лабал так, что бабы от тебя с ума сходили. Записочке тебе оставляли.

– Какие записочки?

– Так вот эти же, - и он вытащил откуда-то несколько мятых листочков и всучил мне.
– Они через меня их передавали. А ухажеры ихние хотели морду тебе отрихтовать.

Про ухажеров я пропустил мимо ушей. Перебрал пальцами бумажки, а потом выбросил их, скомкав - ерунда, не стоящая внимания.

– Миха, а я там не буянил?

– Ну, как тебе сказать.... Когда один из ухажеров захотел с тобой поговорить по душам после твоего выступления, ты толкнул его, и он неудачно так мордой об мостовую приложился, что два зуба потерял. И его приятель тоже подавился на вдохе и не мог потом отдышаться. Вот и все, а так...
– нет, Вася, не буянил ты.

Да, сейчас мне стал вспоминаться тот случай. Девушка, из-за которой случилась драка, была совсем еще сопливой и прыщавой гимназисткой. Грудь у нее была, правда, хорошо развита и, живи она в наше время, сниматься бы ей в порнофильмах. А так.... Она строила мне глазки, вздыхала, пока я выводил соловьем под гитару, а два ее спутника, краснели от злости все больше и больше. Студенты-задохлики, решившие кутнуть на папкины деньги и охмурить дамочку, подстерегли меня во время похода в сортир и получили свое на орехи. Я хоть и пьяный был, но все же не на столько, чтобы не успокоить двух ботаников.