Двое на одном велосипеде
Шрифт:
— Полегче! — буркующим голосом крикнул Санька, успев вильнуть в сторону. — Чуть машину не угробил…
Он остановил велосипед и упёрся длиннющей ногой в землю. На Саньке были старые, неизменные, потрёпанные джинсы с блестящими клёпками и с кожаными заплатками на коленях и заду, с многочисленными «молниями» на карманах и ширинке,
Вася посмотрел на Саньку, на его плотную, коренастую фигуру, ощутил на себе острый жар его тёмно-карих шальных глаз и не нашёлся что ответить.
— А ты звони, если выезжаешь из-за куста! Звони! — с неожиданной для себя силой и восторгом закричал Вася. — Не знаешь правил езды на горных дорогах?
— Откуда же? Я там не был!
В сумерках засияли крупные белые Санькины зубы, и большие, немножко оттопыренные, как у африканца, губы его разъехались в широченной, добродушной, плутоватой улыбке. Наверно, из-за этих вот его больших губ у него был невнятный буркующий голос.
— Всё равно должен! — крикнул Вася, и на этот раз крикнул с обидой и отчаянием: столько времени Санька не замечал его! — Все машины за поворотом сигналят, чтобы не столкнуться с встречной и не свалиться в пропасть…
— Ладно тебе, — прервал его Санька, — завёлся… Выключись. Ты куда это разогнался? К Эдьке? Стукну, если к нему! Или, может, к Крылу?
— К кому хочу, к тому и иду! — огрызнулся Вася и пошел по улочке.
— Заходи завтра… идёт?
Глава 6. Факел
Проснулся Вася от стука молотка.
Он поморгал светлыми ресницами, зевнул, брыкнул высунувшейся из-под одеяла ногой и осмотрелся: в комнате — никого. На стенах узкие полочки, а на них сделанные мамой из корней можжевельника, шишек, слоистых древесных грибов и желудей сказочные животные, русалки с гибкими рыбьими хвостами, безобидные лешие, смешные гномики, нелепые кикиморы, хищные многоногие крабы, грозные меч-рыбы, опасно изогнутые с поднятыми головками змеи и разнообразные хвостато-рогатые черти…
До чего же мама любит с Васей, а если он чем-то занят — в одиночестве бродить по лесу, вслушиваться, вглядываться в него, выискивать в нём своё.
Впрочем, Васин взгляд быстро соскользнул с этих узких полочек на стенах, и он сразу вспомнил всё, что было вчера. Санька хотел с ним поговорить, звал к себе. Надо было не то что пойти к нему — побежать, и не медля, до завтрака, в эту вот секунду! Узнать всё, расспросить.
И ещё нужно было сразу и честно сказать Саньке, как часто думал он о нём у Кара-Дага, как рвался к нему! Надо было посмотреть и на его новый многопарусный бриг «Пират», по словам Крылышкина недавно построенный им, и узнать, какие у Саньки планы на ближайшие дни…
Снова застучал молоток. Упруго, коротко, жарко. Папа не так вбивает гвозди. И мама стучит молотком совсем по-другому, по-женски, что ли: не очень уверенно, с боязнью промахнуться
Так мог стучать только Алексей Григорьевич, плотник из совхоза, живший в Рябинках — большой деревне, раскинувшейся вдоль автострады, в двух километрах от их посёлка. Он приходил к ним по воскресеньям и кое-когда по вечерам после работы, и тогда Вася не отходил от него — так интересно было глядеть, как легко, радостно, красиво мелькают в его руках молоток, топор или рубанок… Точно волшебные!
Вася спрыгнул босиком на тёплый крашеный пол и, как был, в трусиках и майке, выскочил на терраску. Там обе бабушки и родители в полном молчании — чтобы он дольше поспал — пили чай. Ну и народ! Встал бы пораньше — день был бы длинней.
— Доброе утро! — Вася поморщился от яркого солнца.
Оно ломилось сквозь узкие стёкла терраски, светилось на тарелках и блюдцах, на белых чашечках с чёрным кофе, на папиных очках, на маминых смуглых плечах; оно живым ручьём стекало по узкому никелированному ножу в руках бабушки Надежды, резавшей желтоватый кирпич кекса с изюмом.
— Доброе, доброе! — сказала мама. — Ты у нас сегодня молодцом, без задних ног спал!
— С передними! — засмеялся Вася. — Прошу в следующий раз будить меня, а то весь день спать буду… Когда же играть?
— Кто же тебе позволит спать весь день? — спросил папа. — Вон как посвистывают птицы, мяукают коты, кричат твои приятели… Хочешь не хочешь — разбудят!
Да, день сегодня предстоял большой, солнечный, шумный, со стуком топора, плеском воды, криком и смехом, и чтобы поскорей вырваться из дому, стать свободным и принадлежать только себе, Вася выдохнул:
— Мам, есть! Умираю! Скорей!
Однако номер не прошёл. Мама спросила:
— А кто за тебя будет умываться и чистить зубы? Причёсываться?
Вася вздохнул, пригладил пятернёй желтовато-белые, как солома, волосы и побежал к рукомойнику, прикреплённому к толстому столбу у сарая.
Однако до рукомойника Вася добрался минут через пятнадцать, потому что остановился возле Алексея Григорьевича.
Он прибивал к стойкам каркаса новой комнаты узкие свежие доски — вагонку. Алексей Григорьевич был худощавый, в обтёртых кирзовых сапогах и линялой гимнастёрке. Изо рта плотника под седовато-рыжими усами торчало четыре светлых гвоздя-пятидесятки. За ухом виднелся толстый плотницкий карандаш. Из кармана гимнастёрки высовывался складной жёлтый метр.
Он брал изо рта за гвоздём гвоздь, приставлял к доске, коротко накрывал резную шляпку молотком, и гвоздь легко, если не сказать — с удовольствием, исчезал в древесине. Из всех плотницких работ Вася больше всего любил строгать рубанком и вбивать гвозди, и они у него очень редко шли косо или сгибались, Разве это не чудо? Приставляешь к доске длинный и острый гвоздь, вскидываешь молоток, решительно опускаешь. Мгновение — и где же гвоздь? Одна лишь шляпка на доске.
Алексей Григорьевич вынул изо рта гвоздь и протянул Васе: