Двое под одним зонтом
Шрифт:
— Чему, Тиль?
— Крутить их по горизонтали.
— Коля так делает.
— Ко-оля…
— А что Коля, что Коля? Пуп земли? Расстараемся — не хуже будем.
— Нахал ты, геноссе. Хорошо бы расстарался…
— Не волнуйся, Тиль, все лавры наши будут.
Дан сел на манеж, рядом со стульчиком Тиля, глубоко дышал, восстанавливал «дыхалку». Тиль спросил:
— Не пересидишь? Кураж пропадет…
— Он у меня теперь никогда не пропадет.
— Слушай, Данчик, скажи честно старому Тилю: что произошло?
Что ему сказать? Честно? Честно — он не поверит… Честно — сам Дан не знал, что с ним случилось, отчего он сегодня кидает не хуже Коли. В конце концов так не бывает: вчера — посредственность, сегодня — талант.
— Я с волшебницей познакомился, Тиль. Она меня в мастера превратила.
— Душу ей продал, охальник?
Душу Продал? Нет, Тиль, пока не продал, лишь приоткрыл чуток, да только попросит — так отдать можно, задаром. Задаром? Да она тебе за твою душу столько авансов выдала — не расплатишься! Стоит ли твоя душа ее подарков? А почему ее? Опять в мистику бросило? При чем здесь Оля? Ну сказала она, что пойдет у Дана номер, легко пойдет, как хочется, а он и поверил ей, крепко поверил, и все получилось — как же иначе? Иначе так: не ей он поверил, а себе, вернее — в себя, и в том, конечно, есть немалая заслуга Оли, кто спорит, спасибо ей великое…
— Так как же насчет души, Данчик?
— Насчет души? При мне она, Тиль, непродажная… Смотри, как я пять швырять стану.
Собрал пять булав, оседлал моноцикл — внимание. Сначала медленно, собранно, аккуратно вычерчивая рисунок полета, его траекторию, чтобы каждая булава проходила ее высшую точку, на мгновение будто зависала в ней, задерживала свой крутящий момент, и вновь шла вниз, в ладонь. А теперь чуть увеличить темп, не менять траектории, не трогать рисунка… Обычно в этом месте Дан и начинал сыпать — не выдерживал темпа, руки за ним не поспевали. Но сейчас булавы приходили точно в ладони, руки сами работали, как говорится, в автоматическом режиме, и Дан рискнул кидать быстрее, следил за булавами, видел их все сразу, а руки по-прежнему жили своей жизнью, подбрасывали, ловили, и Дан не смотрел на них, как хоккеист не обращает внимания на шайбу — все поле глазом охватывает, а шайба сама куда надо пойдет.
В студии свет ставят хорошо, ровно, не то что в иных, новых — гигантских! — цирках. Там булаву вверх подбросишь, она и пропадет, выйдет из зоны света, из зоны видимости, а ты жди, трепеща, когда она вновь из ничего объявится, и на то, чтобы словить ее, времени у тебя почти не остается. Тяжело, хотя потом привыкаешь, на одной интуиции тянешь. А на небольшой зал прожекторов хватает, они все пространство полета одинаково хорошо освещают, напрягать зрение необязательно.
Дан еще чуток темп увеличил — все шло прекрасно, и он рискнул поехать по манежу, не сбавляя темпа жонглирования, до того обнаглел, что перестал смотреть на булавы, уставился на воображаемую публику, улыбался ей. Правда, улыбка у него была малость натужной, деревянной. Вот Коля вообще не улыбается, но зато от публики глаз не отрывает. Говорит: «Я хорошенькую мордашку в первом ряду отыщу — для нее покидаю, она и довольна, смущается, когда я ее взглядом ем. А потом мне записочку через униформиста посылает: так, мол, и так, желаю встретиться». — «А ты что?» — спрашивал его Дан. «А я эти записки Люське отдаю: пусть знает, как ее мужика бабы ценят».
Что до улыбки — она сама собой получится со временем, не в ней счастье. А вот то, что Дан ни одной булавы не сыпанул и скорости не потерял, кидал куражливо, — явный успех. До пяти булав в темпе, да еще не на ковре — на моноцикле, это уже признак классности. Дальше — проще: шесть-семь булав ни один жонглер долго не бросает, раза три всю серию выкинет, покажет, что и это ему по плечу, и хватит. Пора к кольцам переходить, пробовать, а булавы не оставлять, ежедневно тренироваться.
Соскочил с моноцикла, спросил:
— Ну как?
Тиль улыбнулся, сверкнул ровными белыми зубами — то ли свои сохранил, то ли протезист у него талантливый, просто художник-скульптор.
— Сам знаешь, Данчик, шарман, порадовал сегодня старого Тиля. А завтра что будет?
— Завтра будет тот же шарман. И послезавтра. И через месяц.
— Ну коли так дело пойдет, через месяц я и вправду тебя на комиссию выпущу. Если, конечно, завод к тому времени аппарат отдаст, а ты его освоишь.
— Доброе слово и кошке приятно.
— Коту, Данчик, котище: шерше ля фам, Данчик, без ля фам здесь не обошлось, я своей интуиции верю.
— Может, ты и прав, старый Тиль…
Прав, конечно, прав, не обошлось без женщины по имени Оля, без доброй женщины с «шантретистым» голосом, безошибочно угаданной Тилем.
Что происходит на свете? Жил Дан, не тужил, звезд с неба не хватал, на судьбу не надеялся, что мог — сам старался у судьбы взять, а мог немногое, на большее ни силенок, ни умения, ни везения не хватало. Но и этим немногим доволен был, на неудачи не жаловался, даже скорее удачливым себя считал. Удачливым? Нет, Дан, до встречи с Олей настоящей удачи ты и не нюхал, а появилась Оля — удача косяком пошла: от мелочи к крупняку, по нарастающей. И впрямь флуктуация какая-то…
Хорошо ли так? А что плохого? Ведут тебя за ручку, ошибиться не дают, желания предугадывают, исполняют их тотчас же. Не жизнь — малина! С горчинкой малина… До сих пор ты был сам с усам, сам пахал, сам сеял, сам урожай снимал. А теперь тебе лишь захотеть вовремя надо: хочу, мол, того-то и того-то. И «то-то и то-то» без промедления объявится. Как в сказке о золотой рыбке.
Хорошо ли так? Да ничего хорошего! Не любил Дан чужого, не умел одалживаться — ни деньгами, ни славой, ни счастьем. Но, позвольте, так рассуждать — значит верить в Олино волшебство, не в себя верить, а в некие потусторонние силы, которыми Оля, выходит, обладает. А как иначе объяснить дичайшую метаморфозу, за одну ночь приключившуюся с Даном? Был ноль без палочки, стал палочкой с нулями, великим жонглером — под стать другу Коле. Так бывает? Не бывает. А почему, собственно, не бывает? Поверил в себя, мобилизовал внутренние резервы, до сих пор мирно дремавшие в организме, собрал волю в кулак и показал, на что способен человек. А человек на многое способен, возможности его наукой не изучены, ученые считают, что мозг лишь процентов на десять задействован, а остальные девяносто скрыты под корой. Открылись? Открылись. Оля им выход нашла…
Опять двадцать пять: при чем здесь Оля? А при том, что неделю назад Дан преотлично пользовался своими десятью процентами и об остальных не помышлял. А сейчас помышляет. И не просто помышляет — вовсю пользуется. Тилю в утешение, себе на радость.
И все-таки: Оля или не Оля? Как там спор атеиста с батюшкой? Кто кого? Дан с ужасом понимал, что батюшка потихоньку-потихоньку, а верх берет. Нет, нет, нет, так все же не бывает, не может, не должно быть, хоть режьте на части, пытайте, иголки под ногти загоняйте!..
А если поставить опыт? Так сказать, решающий эксперимент, как выражается Валерий Васильевич, командующий ученой физической братией, проверить спор из анекдота строгой научной методикой: существуют волшебные силы или нет? Шутка, конечно. Это мы балагурим, веселимся, хохмим. А шутка-то подленькая, и пахнет дурно. С кем шутить вздумал, ученый дурак? С человеком, который дорог тебе, сие уже и скрывать незачем. Случись что, волосы на себе рвать будешь, верно?..
8