Двор Чудес
Шрифт:
– Туанетта не забывала приберечь для меня тарелку с овощами. Добрая душа была внимательна, не зная, что вегетарианская диета – часть моей борьбы с мальбушем. Умереть такой молодой. Как это несправедливо!
– Она будет отомщена! – воскликнула я.
Наоко вздохнула:
– Месть. Ты вбила эту мысль в свою прекрасную деревянную башку, милая Жанна. Ты упряма и одержима. Но разве это самое важное? Разве это то, чего хотела бы сама Туанетта?
На мгновение я потеряла дар речи. Слова Наоко напомнили
Дань уважения мертвым всегда будет важна для меня. Но я поняла: самое ценное и в то же время самое хрупкое – это судьба тех, кто жив… и страдает. Сейчас мной двигало желание подхватить факел борьбы родителей, чтобы продолжить битву за жизнь миллионов безвестных жертв, которых Магна Вампирия ежедневно давила красным вампирским каблуком. Не упиваясь своим несчастьем, я стремилась всем сердцем к построению лучшего мира. Я прогнала старых демонов прочь.
После мерзлой зимы придет черед теплой весны. Изгнав Тьму, Свет вновь воцарится на Земле. Таков отныне мой идеал.
Удивительное, освобождающее душу чувство, противоположное мстительным эмоциям, так часто кипевшим во мне, охватило сердце: спокойная, умиротворяющая решимость служить другим.
– Ты права, Наоко, это не то, чего хотела бы Туанетта. Ее родители до сих пор живы. Трудно представить их безутешное горе, когда на окраине Версаля в полуразвалившейся лачуге они оплакивают своего сына, ушедшего вслед за дочерью. Лучшая дань памяти девушки – это помощь ее родителям. Я попрошу Монфокона каждый месяц тайно перечислять им часть моего жалованья оруженосца.
– Прекрасные слова, – согласилась Наоко. – Кто бы мог подумать, что вспыльчивая Жанна Фруаделак однажды произнесет такую разумную речь?
– Все может случиться, Наоко, и даже деревянная башка однажды может поумнеть.
Я постучала кулаком по своему черепу, подражая глухому звуку твердой древесины. Наоко посмеялась над моим шутовством. У подруги ценный дар пробуждать во мне самое мудрое и лучшее. Она бросила взгляд на маленькие часы, висевшие над кроватью, – единственную вещь, которая позволит ей следить за временем в затворничестве. Две стрелки почти соединились вертикально.
– Скоро полдень. Тебе нужно на встречу с директором и оруженосцами, как вы и договаривались. – Она подбодрила меня взглядом: – Иди. И остерегайся Эленаис. В школе она была простой змеей, но кровь Нетленного превратила ее в ядовитую кобру.
Я в последний раз обняла Наоко, затем трижды постучала в толстую дверь кельи. Панель открыл немой охранник, которого Монфокон приставил к подруге: Орфео с фонарем в руке. Он закрыл дверь и молча проводил меня по лестнице, спиралью уходившей вверх. На площадке перед входом в «Гранд Экюри» я повернулась, чтобы заглянуть в его размытые радужки нефритовых глаз.
– Хотя Главный Конюший обходится с тобой как с бесчеловечным монстром, в глубине души я уверена: он так не думает. И я тоже.
Длинные черные ресницы Орфео затрепетали. Слеза, вытатуированная под правым глазом, слегка сморщилась. Он отвернулся, застенчиво пряча лицо. Я мягко погладила его по щеке. Кожа отшельника была ледяной, как могила, но я не отняла руки. Через несколько мгновений под подушечками пальцев ощутила пульс. В отличие от вампиров, у которых в груди пустота, внутри мощного тела Орфео билось живое сердце.
– Ты бережно похоронил моих близких. Я перед тобой в вечной признательности.
Несколько недель назад Орфео снял со стены Облавы отсеченные головы моей семьи, насаженные на кол по приказу Короля. Отшельник нашел для них тайную могилу в известном только ему месте, которое прожорливым упырям никогда не найти. Монфокон утверждал, что его протеже, слыша печальные песни костей умерших, играл им на губной гармошке, чтобы успокоить…
– Ты позаботился о тех, кто был мне дороже всех, – взволнованно прошептала я, – подарил им вечный покой. Теперь моя очередь отблагодарить тебя.
Я достала из кармана мамины часы и протянула ему.
– Возьми. Они сломаны, но для меня бесценны, потому что принадлежали моей матери. Отныне это сокровище будет твоим.
Я положила круглый кулон в его широкую ладонь и осторожно закрыла ее своими пальцами.
– Прощай, Орфео.
Я лишилась самого ценного, но была вознаграждена неожиданным подарком – бледной улыбкой, впервые тронувшей бескровные губы отшельника.
– Итак, Гастефриш, вы опоздали! – воскликнул Раймон де Монфокон, когда я вошла в кабинет кобылиц. – Разве на уроках куртуазного искусства генерал Барвок не объяснял вам, что пунктуальность – признак хорошего тона?
Директор, Сурадж и Эленаис сидели за маленьким столиком, где слуги накрыли обед, состоявший из холодного мяса и сырых овощей.
Главный Конюший обращался со мной как с воспитанницей, а не фрондером, чтобы не вызвать подозрений у товарищей по команде. Он все так же суров, независимо от того, кого представлял: директора школы или революционера.
– Приношу свои извинения, месье.
Я прошла вдоль толстого гобелена на стене с изображением страшных вампирических кобылиц Нетленного.
– Моя сиеста продлилась немного дольше, чем ожидалось.
– Надеемся, в Париже ваш сон будет более чуток: в злачных местах тех, кто спит слишком крепко, лишают кошелька… или жизни.
В золотистых глазах Эленаис среди отблесков пылавшего камина промелькнуло отвращение. Дочь знатного вельможи де Плюминьи, главного королевского поставщика домашней птицы, испытывала панический ужас перед чернью.
– Вы хотите сказать, что мы посетим трущобы? – заволновалась она. – Разве это необходимо?