Двор Красного монарха: История восхождения Сталина к власти
Шрифт:
Сталин часто писал указания напротив имен в расстрельных списках. В декабре 1937 года он, например, лаконично дописал около фамилии одного несчастного: «Бить, бить!» «Думаю, пришло время надавить на этого господина и заставить его рассказать о своих грязных делишках, – написал Сталин против другой фамилии. – Где он находится: в тюрьме или в гостинице?»
В 1937 году политбюро официально разрешило применение пыток. Сталин позже признавал: «НКВД применял методы физического воздействия, которые разрешил ЦК. Это было абсолютно правильно и необходимо».
Пытками руководил Николай Ежов. Чекисты общались на жаргоне. Едва ли не у каждой пытки
Нередко члены политбюро Молотов и Микоян приходили на допросы своих товарищей в величественный кабинет Ежова на Лубянке. «Рудзутака сильно били и пытали, – заметил Вячеслав Молотов после одного из таких походов. – Необходимо было действовать безжалостно». Лазарь Каганович считал, что «очень трудно не быть жестоким», но нельзя забывать, что они «убежденные старые большевики, которые никогда не пойдут на добровольное признание». Складывается впечатление, что политбюро большевистской партии состояло из каких-то бандитов, как позже говорил Молотов.
Ежов и позже Берия принимали личное участие в пытках или собственноручно убивали своих жертв. Руководители Советского Союза порой мало чем отличались от обычных преступников.
Сталин с соратниками часто шутил над способностью НКВД заставлять людей признаваться в самых невероятных преступлениях. Многих заключенных избивали так сильно, что у них в буквальном смысле выпадали глаза из глазниц. Арестантов нередко колотили до смерти. Смерть во время пытки обычно списывали на сердечный приступ.
Николай Ежов творчески развивал систему изощренных истязаний. Он решил не пользоваться подвалами Лубянки или другими тюрьмами и устроил специальное заведение для пыток и расстрелов в здании НКВД рядом с Лубянкой, в Варсонофьевском переулке. Заключенных доставляли туда в черных воронках. Их подвозили к низкому помещению кубической формы с бетонным полом, который спускался к дальней стене, сделанной из бревен, чтобы в них застревали пули. Кровь и другие жидкости смывали водой из специальных шлангов. После выстрела в затылок труп прятали в металлический ящик и увозили в один из московских крематориев. Пепел обычно высыпали в какую-нибудь братскую могилу. Несколько таких могил находились на Донском кладбище.
Путь, который заканчивался на Донском кладбище, часто начинался с письма Сталину. Генсек получал не только просьбы о помиловании, но и доносы. Их авторы требовали репрессировать виновных. Эти доносы стали тем самым керосином, который не давал погаснуть огню Большого террора. Разоблачения врагов народа служили очень важной, жизненно необходимой частью сталинской системы. В Советском Союзе считалось, что граждане обязательно должны доносить друг на друга. Обвинения бурным потоком стекались в кабинет Сталина.
Часть разоблачений очень похожа на неуклюже составленные парламентские запросы в капиталистических странах и журналистские расследования. «Вам, вероятно, не нравится, что люди пишут такие письма, а я рад, – говорил вождь соратникам. –
Конечно, некоторые доносы были обоснованными. Но в подавляющем большинстве они являлись плодами маниакальной охоты на ведьм, поистине людоедской злобы и аморальных амбиций советских граждан.
Сталин получал удовольствие, читая доносы и принимая решения по ним. Если обвиняемый ему не нравился, письмо отправлялось в НКВД с припиской: «Разобраться!» Обычно такие проверки заканчивались расстрелом несчастной жертвы. Если же вождь не хотел торопиться с устранением человека, то прятал донос в папку и мог вернуться к нему через неделю или через много лет.
Архивы Сталина битком забиты разоблачениями и доносами. Одни написаны простыми гражданами, другие – высокопоставленными чиновниками. В одном из таких типичных доносов сотрудник Коминтерна разоблачал врагов народа в комиссариате иностранных дел.
Можно только догадываться, какая атмосфера страха и интриг царила за кремлевскими стенами. Бывший секретарь Орджоникидзе, наверняка пытаясь спасти жизнь, написал Сталину донос на вдову Серго, Зинаиду. Он слышал, как Зинаида неоднократно говорила, что не может жить без Серго, и выражал беспокойство, как бы она не сделала какой-нибудь глупости. Зинаида Орджоникидзе часто звонила женам предателей, которые просили передать товарищу Ежову их ходатайства о помиловании мужей. «Это неправильно, – негодовал бдительный секретарь. – Ей следует запретить делать это. Прошу ваших указаний. Готов выполнить любой ваш приказ. Преданный вам Семушкин».
Вот, например, типичный донос тех времен от некого Крылова из далекого Саратова, внимательно прочитанный и помеченный Сталиным. Крылов сообщил, что у врагов народа есть друзья и сочувствующие в НКВД и прокуратуре. Военные доносили друг на друга так же активно, как представители других профессий. «Прошу вас снять командира Осипова, – писал офицер из Тифлиса. – Он очень подозрительный человек». Сталин подчеркнул синим карандашом слово «подозрительный».
Молния сидевшего в Москве Зевса поражала регионы с разной силой. В июле 1937 года Люшков, безжалостный чекист, который уже навел порядок в Ростове, был вызван в Кремль и получил новое задание. Он должен был отправиться на Дальний Восток. Сталин говорил о людских жизнях, как о старой одежде: какую-то мы оставляем, какую-то выбрасываем. Он считал ненадежным первого секретаря Дальневосточного обкома Варейкиса. Особенно генсеку не нравилось, что Варейкис собрал собственную свиту. Чекисту надлежало выявить «врагов народа» на Дальнем Востоке, но маршала Блюхера трогать не следовало. Люшков отправился на восток и покорно арестовал Варейкиса.
Менее надежным способом расправы с региональными руководителями было использование разоблачителей на местах. Одним из наиболее известных «героических разоблачителей врагов» была киевлянка Поля Николаенко. Вождь заметил ее и поддержал. На совести этого страшного борца с «врагами народа» смерть около 8 тысяч человек. Поля специализировалась на публичных выступлениях, в ходе которых громко выкрикивала обвинения. Никита Хрущев был свидетелем, как она показала пальцем на одного человека и зловеще сказала: «Я не знаю этого человека, но по его глазам вижу, что он враг народа». Вот еще один признак религиозной истерии Большого террора. Как отбиться от таких обвинений? Ответить: «Я не знаю эту женщину, которая обвинила меня, но могу сказать по ее глазам, что она проститутка»?