Двор. Книга 2
Шрифт:
— Уходите! — Иона Овсеич встал и показал пальцем на двери. — Уходите отсюда, пока вам дается такая возможность.
— Боже мой, — заломила руки Полина Исаевна, — что здесь делается! Иона, Аня, я прошу вас: не надо! Не надо!
— Нет, — грубо ответила Аня, — надо! Это вы ему скажите спасибо за все, это он вас довел до такого состояния!
— Дура, — закричал Иона Овсеич, — дура набитая! У женщины туберкулез, уже пятнадцать лет, а она меня обвиняет!
Ночью у Ионы Овсеича схватило сердце: обычно он чувствовал заранее — боль под лопаткой, в локте, в мизинце, —
Придя на фабрику, он тут же позвонил жене, предупредил, что весь день будет в бегах по цехам и телефонировать ему в партбюро не имеет никакого смысла.
Вечером Иона Овсеич вернулся домой совсем разбитый, под глазами огромные синие мешки, жилы на лбу надулись, как будто перетянули жгутом.
— Самоубийца, — сказала Полина Исаевна, — я не хочу иметь на своей совести смерть мужа. Я напишу в райком, пусть назначат медкомиссию и силой положат тебя в больницу.
— Полина, — с трудом улыбнулся Иона Овсеич, — силой могут положить только в сумасшедший дом.
В десять — начале одиннадцатого, никто уже не мог ждать гостей, постучал Адя Лапидис.
— Товарищ Дегтярь, — сказал Адя, — я прошу вас выйти на минуту: мне надо с вами поговорить.
— Тебе надо поговорить? — Иона Овсеич машинально отступил назад, ближе к свету. — Говори здесь: мне незачем выходить.
Адя на секунду задумался, сделал шаг к столу, опустил голову, как бычок, и тихо сказал:
— Сегодня меня вызвал декан и предупредил: если сигнал, который они получили, подтвердится, я буду исключен из консерватории.
— Интересно! — Иона Овсеич прищурил правый глаз. — А почему, собственно, ты обращаешься ко мне? Декан назвал мое имя? Или ты ждешь от меня поддержки?
— Нет, — Адя положил руки на спинку стула, длинные худые пальцы сильно дрожали, — я не жду от вас поддержки. Я хочу чтобы вы сказали ему правду.
— Адя, — возмутилась Полина Исаевна, — ты не отдаешь себе отчета, что говоришь!
— Я хочу, — с трудом, как будто не хватало воздуха, повторил Адя, — я хочу, чтобы вы сказали ему правду.
— Спокойно, — сказал Иона Овсеич, — спокойно. Среди ночи ты пришел ко мне домой, я не знаю, что ты прячешь в кармане, и в присутствии моей жены, с которой мы прожили тридцать лет, угрожаешь мне? Вон, сукин сын, вон отсюда!
Иона Овсеич схватил табурет, поднял высоко над головой, Адя машинально присел и ударился подбородком о спинку стула, изо рта от уголков потекли две струйки крови.
Полина Исаевна закрыла ладонями лицо, потом вскочила, окунула полотенце в ведро и хотела приложить Аде ко рту, но он вытер рукой, вся наружная сторона была в крови, посмотрел на Иону Овсеича такими глазами, что сделалось жутко, и вышел.
— Боже мой, — Полина Исаевна бегала вокруг стола, прижимая
— Ничего не будет. Перестань паниковать, — приказал Иона Овсеич.
— Он выбил себе все зубы и скажет, что оборонялся от Дегтяря! — не могла успокоиться Полина Исаевна. — И меня потребуют в свидетели. Аня Котляр делает нам уколы, а ее Адя уходит от нас весь в крови. Что будет!
— Перестань паниковать! — повторил Иона Овсеич. — Всю жизнь я с тобой нянчусь, всю жизнь я имею дело с больницами и докторами, потому что моя жена хворает на легкие, на сердце, на голову, на черт знает что! А все от расхлябанности и распущенности, вместо того, чтобы держать себя в руках!
Полина Исаевна присела на кровать, закрыла глаза, из-под век текли слезы. Иона Овсеич присел рядом, погладил по спине и сказал, что чересчур погорячился, у каждого бывает, тем более, он уже давно не парубок и не те силы. А насчет Лапидиса нет оснований беспокоиться: Адя не такой человек, чтобы переворачивать вверх ногами и врать в свою пользу. Можно ручаться, даже сама Аня об этом не будет знать.
Иона Овсеич оказался абсолютно прав. Больше того, буквально через день-два Адя, по собственной глупости, дал дополнительные материалы против себя: в комитете комсомола и деканате узнали, что он ведет среди студентов разговоры в защиту профессора Рабиновича, которого на собраниях и в газете «Большевистское знамя» критиковали за космополитизм, и теперь, по требованию профессоров и преподавателей, сняли с работы.
Во двор приходил парень из консерватории и сообщил Ане Котляр, что Адя висит на волоске, уже готов приказ, осталось только подписать, исключить его на год и послать на какую-нибудь тяжелую физическую работу, но декан предлагает исключить условно, тоже на год, так как Лапидис — круглый сирота, в годы войны работал на военном заводе токарем. Но насчет военного завода никакой справки нет, Аде говорят, чтобы выслали подтверждение, а он отвечает, что никуда писать не будет: не верят — не надо.
Аня побежала немедленно к мадам Малой, та — к Дегтярю, передала всю историю и развела руками:
— Ну, как тебе нравится этот идиот!
— Идиот? — удивился Иона Овсеич. — Нет, Малая, ошибаешься: здесь четкая позиция и линия. Клава Ивановна отмахнулась:
— Какая может быть линия у человека, который в свои двадцать лет еще остается ребенком. Дегтярь, ты должен помочь ему.
— Малая, — рассердился Иона Овсеич, — или ты притворяешься или в самом деле от старости у тебя полное размягчение мозга!
Клава Ивановна, тайком от Ади, сама написала на завод, где он работал во время войны токарем, чтобы прислали справку и обязательно заверили гербовой печатью. Но, пока письмо пришло на Урал, а оттуда прибыл ответ в Одессу, Адя своим упрямством восстановил против себя всех, в том числе декана, который теперь тоже присоединился к мнению, что студенту Лапидису следует хотя бы год постоять у станка, в кадровом рабочем коллективе, а потом, в зависимости от результатов, можно будет опять вернуться к вопросу насчет учебы в консерватории.