Дворец грез

Гейдж Паулина

— Но разве младшие писцы не делают копии? — возразила я. — Писцу всего лишь нужно посмотреть, что написано в копии. — Я почему-то разозлилась.

Он закатил глаза.

— Ту, ты бестолковая, — вздохнул он. — Иногда чиновник ведет беседу с другими чиновниками, и позднее ему необходимо знать точно, о чем говорили другие чиновники, но он приказывает своему писцу ничего не записывать во время беседы.

Я задумчиво уставилась на него:

— Ты хочешь сказать, что иногда писец должен иметь глаза и уши шпиона.

— Очень хорошо! — отозвался он насмешливо. — И теперь, когда ты совершенно сбита с толку в своей самонадеянной наивности, мы продолжим урок. Я убедился, что ты умеешь читать — хоть как-то. Но умеешь ли ты писать?

Он положил мне на колени дощечку, которую принес раб, открыл чернила, вложив мне кисточку в правую руку. Даже еще не начав писать, я хотела сослаться в свое оправдание на то, что училась я тайно, что у меня было мало возможности практиковаться на дорогом папирусе, но вместо этого плотно сжала губы, с которых уже готовы были сорваться жалостливые слова, и, переложив кисть из правой руки в левую, обмакнула ее в чернила и стала ждать. Возникла пауза. Посмотрев вверх, я увидела, что он о чем-то напряженно размышляет, впившись в меня сузившимися глазами.

— Так, — сказал он тихо. — Левая рука — это нехорошо. Никто не говорил мне, что ты дитя Сета.

— Что из этого? — вспыхнула я в ответ. — Мой отец тоже левша, для нас это удобнее, и он опытный солдат и слуга моего бога, могущественного Вепвавета, бога войны, а не непокорного Сета, порождающего Хаос! Не суди обо мне так, Каха!

Я не знаю, была я рассержена или уязвлена. Я и прежде сталкивалась с таким предубеждением, но нечасто и по некоторым причинам не ожидала встретить его здесь, в этом изысканном доме, где обитатели не собирались для вечерней молитвы и день, казалось, не начинался с благодарностей Амону или Ра.

Однажды я что-то не так сделала или сказала, и мать разозлилась на меня и воскликнула в припадке гнева: «Ту, я иногда думаю, что Сет и есть твой настоящий отец, потому что от тебя все время неприятности!» И еще однажды я шла по селению на закате дня и по пути домой с полей встретила старика. Я была усталая и голодная и не обратила на него внимания. Когда я протянула руку, чтобы открыть дверь, он остановился, указывая на меня пальцем, а потом, споткнувшись, упал, торопясь убраться с моей дороги. Я была озадачена. Выжженная солнцем площадь была пустынна, и я была от него далеко. Он лежал, распластавшись в пыли, посылая мне проклятия, а я стояла в недоумении, пока не заметила, как моя удлиненная красным закатным солнцем тень растянулась прямо поперек его ног, как уродливая змея. Наконец я сообразила, что, по поверью, даже тень левши приносит несчастье, и в замешательстве вбежала в дом.

Некоторые из тех ощущении вспомнились мне теперь. Увидев, какое страдание отразилось у меня на лице, Каха состроил гримасу и, извиняясь, слегка наклонил голову.

— Знаешь, это не то, чего надо было бы стыдиться, — сказал он. — Мне это показалось неожиданным, только и всего. А ты знаешь, что Сет не всегда был богом зла? Что он является тотемом этого нома и город Пи-Рамзес посвящен ему?

Я затрясла головой в изумлении. Сет дли селян всегда был богом, которого по необходимости следовало умиротворять, бояться и избегать, если возможно.

— Великий бог Осирис Рамзес Второй, с рыжими волосами и долгой жизнью, был ярым приверженцем Сета и построил этот город в его славу. У Сета тоже были рыжие волосы, и, возможно, у него были синие глаза, насколько нам известно, — закончил он шутливо, — Поэтому соберись с духом, Ту. Если Сет любит тебя, ты будешь непобедима. — Он выпил немного воды и взял свиток. — Продолжим.

Я не хотела быть ребенком Сета. Я хотела оставаться преданной Вепвавету, моему покровителю. Чернила высохли на моей кисти. Я снова наклонила чернильницу, махнула метелкой на тучу роящейся мошкары — день уже клонился к вечеру — и приготовилась писать. Сердце мое глухо стучало.

В письме я не слишком преуспела. Мои буквы были велики и несовершенной формы, писала я мучительно медленно. Каха не поддразнивал меня. Что-то незаметно изменилось в его отношении ко мне. Он был внимателен и терпелив, осторожно поправляя меня, позволяя продвигаться в удобном для меня темпе. Он проникся уважением к моим стараниям, думала я. Через несколько часов напряженного труда он мягко забрал кисточку из моих перепачканных чернилами и сведенных судорогой пальцев и поднял дощечку с колен.

— Вполне достаточно на сегодня, — сказал он, предлагая мне воды, которую я жадно выпила. — Диктант был трудным, Ту, но мне нужно было знать, с чего начинать. Следовало бы вернуться к глиняным черепкам, на которых ты могла бы практиковаться, но я не хочу. Гуи достаточно богат, чтобы обеспечить тебе столько папируса, сколько потребуется! — Он улыбнулся, и я улыбнулась в ответ. — Читаешь ты вполне прилично. Я слышал, что ты владеешь кое-какими навыками исцеления.

— Моя мать — повитуха в Асвате и целительница, — сказала я ему. — Я умею без ошибок записывать длинные рецепты травяных снадобий, но понимаю, что во всем остальном я невежественна.

— Ты не долго будешь невежественной, — медленно сказал Каха. Обернувшись, он махнул рабу, дремавшему под своим деревом. — Возвращайся в свою комнату и поешь. Думаю, сегодня мы воздержимся от урока истории. Ты устала, а тебе еще предстоит избиение от Небнефера.

— Меня будут бить? — встревоженно воскликнула я, — За что?

Теперь он громко рассмеялся.

— Небнефер — это тренер Мастера, — объяснил он. — Он один из очень немногих людей, которому позволено видеть Мастера раздетым. Не думаю, что он заставит тебя натягивать лук или метать копье, скорее потребует, чтобы ты научилась гнуть свое тело множеством удивительных способов, для того чтобы поддерживать здоровье и гибкость. Идем.

Вскочив, я принялась растирать икру, сведенную внезапной судорогой.

— Если ты дашь мне старую дощечку и немного папируса, я в свободные часы смогу упражняться в письме, — предложила я, но он покачал головой.

— Это не разрешено, — сказал Каха твердо.

— Почему нет?

Он поднял руки в извечном жесте смирения.

— За твоим обучением всегда должен присматривать кто-нибудь лично, — сказал он. — Под страхом строгого наказания я должен обеспечить, чтобы ты ничего не читала и не писала, если нет меня или Ани.