Дворец из песка
Шрифт:
Шкипера тетя Ванда помнила хорошо, моему рассказу почти не удивилась и совсем не испугалась. Когда я закончила, она опустила веки и дальше разговаривала со мной уже с закрытыми глазами.
– Так, говоришь, у него теперь все дела законные?
– Он так говорит.
– Конечно, что же ему еще говорить… Не знаю, девочка. Решай, как тебе лучше.
Я взяла коричневую, сухую руку тети Ванды, прижалась к ней щекой.
– Как ты скажешь, дайо, так и сделаю.
– Не надо. Тебе жить-то, не мне. Просто знай: такие, как он, долго не живут.
– Я знаю.
– Лучше не рожай от него.
– Это как получится.
– Если что стрясется – отдавай все, жизнь береги.
У меня встал ком в горле.
– Спасибо… Я… Я помню.
– Помоги, повернусь.
Я поддержала тетю Ванду, подоткнула подушки.
– Ох… Спасибо, бог с тобой… Господи, Санька, ну что же ты за цыгана не вышла? Сейчас бы уже сколько детей было… И не рвалась бы ты от нас никуда!
Я привычно заныла:
– Ну-у-у, куда мне за цыгана, тетя Ванда, с моим-то характером… Он меня через три дня назад вернет и миллион в придачу даст – заберите только… Я со свекровью сразу же насмерть разругаюсь и со всеми родственниками…
– Да знаю, сто раз слышала, – ворчливо сказала тетя Ванда, и по этому сварливому тону я поняла, что ей лучше. – Ну ладно, а Милка с ее выводком тебе зачем сдалась?
Я объяснила. Тетя Ванда подумала – и дала добро с условием, что сопровождать девочек и их детей обязательно будет взрослый серьезный мужчина-родственник. В качестве такового она предложила своего брата – того самого, отбившего жену у своего сына. Я была вынуждена согласиться. Лешему было действительно опасно оставаться в Москве: угроза убийства со стороны братьев молодой была не пустым звуком.
Ивана Лешего я знала давно. В то время, когда все это происходило, ему было лет сорок пять. У него была огромная семья, девять человек детей, все уже женатые и замужние, необозримое стадо братьев, сестер, внуков, племянников, дядек и теток – как в Москве, так и далеко за ее пределами. Его жена, сухая, рано постаревшая, всегда молчащая цыганка, боялась его до смерти и ни разу в жизни не сказала ему ни слова поперек, а Леший обращал на нее внимания не больше, чем на муху на потолке. Это был некрасивый, смуглый до черноты, невысокий и довольно коряво сложенный, очень сильный цыган с недоверчивыми, блестящими, как у животного, глазами и небритой физиономией. Леший был весьма неглуп, жаден до умопомрачения, умел и любил делать деньги и в боевые годы перестройки сумел очень неплохо заработать на американских противозачаточных таблетках фирмы «Леший и сыновья», которые изготавливались на кустарной фабричке под Малоярославцем. В молодости он успел «посидеть», сохранил с той поры много нужных связей, умел пользоваться ими и к моменту рождения последней дочери обладал огромным двухэтажным кирпичным домом в Малоярославце, заложил рядом с этим домом фундамент для еще двух поменьше и начал методично перетаскивать к себе всю родню. Родня с радостью перемещалась под крыло к богатому и удачливому родственнику, перестройка закончилась, опасная в советское время спекуляция начала торжественно именоваться бизнесом, Леший процветал… и тут бог решил пошутить: как всегда, неудачно.
Я видела Соньку-Ангела на ее свадьбе с сыном Лешего и еще тогда поразилась: какая же она маленькая. На момент выхода замуж ей было семнадцать лет, но выглядела она на тринадцать: худенькая, невысокая, глазастая, с копной мелковьющихся волос, оттягивающих назад голову. Что мог найти в этом ребенке Леший, было уму непостижимо, но уже через два месяца после свадьбы отец с сыном бегали с ножами друг за другом по двору их огромного дома, предоставив соседям великолепное бесплатное развлечение. Соседи их и разняли в конце концов. Еще через неделю две старшие невестки чудом
Леший не мог не знать, на что шел, связывая свою жизнь с Сонькой. Он терял все, что мог потерять человек в его годы: устоявшуюся, давно налаженную жизнь, семью, детей, уважение других цыган, – что, возможно, было важнее первого, второго и третьего. Но он сделал то, что сделал, полностью отдавал себе отчет в содеянном, ни в чем не раскаивался, и тетя Ванда не стала взывать к совести брата. Все равно взывать было практически не к чему. Сказав: «Бог тебя, сволочь, накажет», она предложила ему сопровождать отряд своих дочерей в Италию, и Леший возражать не стал, поскольку выбирать ему было не из чего.
В аэропорту эту бригаду встречали на двух микроавтобусах я, Яшка и прилетевший с утра из Бразилии Жиган: Шкипер не поехал, у него были деловые переговоры в Риме. С Яшкой девчонки перецеловались как с родным, не слушая бурчания Лешего: они хорошо знали его еще с тех пор, когда он жил этажом выше и учился в одном классе со мной и Милкой. Аэропорт наполнился радостными гортанными восклицаниями и чмоками:
– Яшка! Господи, живой! А мы-то думали… Даже свечи в церкви ставили…
– Ах, мой хороший!
– Ах, брильянтовый!
– Ах, мэ тут камам…
– И я вас всех как камам! – Яшка тут же «поплыл». – Блин, какие вы все здоровые стали! Это кто – это Любка, что ли?! Убиться можно! А это Дашка?! Ну, сисястые-то какие уже! А это что – жопа у Анжелки? А я думал, в жисть не отрастет!
На последнем утверждении решительно вмешался Леший и, ругаясь по-цыгански, отогнал от Жамкина хихикающих девчонок. Жиган близко подходить не стал, хотя его все тоже хорошо помнили.
– Пустили козла в огород, – кивнув на Яшку, вполголоса, но довольно ехидно заметил он.
– Грешно ближнему завидовать, – огрызнулась я.
Жиган присвистнул: презрительно, но искренне.
– Не в моем вы вкусе… Негриток люблю.
С грехом пополам все загрузились в микроавтобусы и торжественно выехали на автостраду. Я ехала в одной машине с Милкиным выводком, самой Милкой, Лешим и Сонькой и вынуждена была всю дорогу разговаривать с Лешим о здешней жизни, наличии в данной местности цыган, возможности заработать и о том, как Шкипер намерен содержать всю нашу орду – хотя бы в первое время.
– Прокормит, не бойся.
– Мне чего бояться? – закуривая, невнятно отозвался Леший. – Чуть чего – уеду и девок заберу.
Зная, что он не шутит, я молча кивнула и перевела взгляд на сидящую напротив Соньку, в который раз поразившись: зачем такой красавице сдался этот цыганский Бармалей, который годился ей в отцы? Юная жена Лешего сидела с самым безмятежным видом, перебирая в пальцах край белоснежной блузки, и широко раскрытыми, как у ребенка, глазами смотрела на пролетающие за окном разноцветные итальянские домики. В ее роскошных, жгутом переброшенных на плечо волосах запутались солнечные зайчики. Поймав взгляд Лешего, Сонька нежно, чуть смущенно улыбнулась. Тот неловко затянулся сигаретой, закашлялся, кинул на меня сердитый взгляд, отвернулся, но я успела заметить, что Леший тоже улыбается. «Чудны дела твои, господи…» – подумала я и начала представлять, что скажет Шкипер по поводу Лешего, кандидатура которого ему была неизвестна.