Дворец Посейдона
Шрифт:
Беко понял, почему она на него кричала: она-то хорошо знала, кто ей звонит!
Беко остановился на лестнице. От выпитого вина голова казалась пустой и легкой, но пьяным он не был. Так сам и думал: я не пьян. Только задыхался и жадно хватал ртом воздух. Сбежал по лестнице и стал кататься по траве. Некоторое время лежал на спине, положив руки под голову, смотрел в небо, потом встал и пошел к воротам.
— Беко, — позвал кто-то из темноты. — Иди, иди сюда! — у забора стоял Духу. Он застегнул пуговицы и обнял Беко за плечи. Заикаясь от избытка чувств, воскликнул:
— Какая ночь, а?!
Беко попытался
— Постой, — хихикнул Духу, — постой! Ты в самом деле сказал, что нету платонической любви?!
Беко ничего другого не оставалось, и он укусил Духу в плечо. Духу завопил от боли и неожиданности, а Беко выскользнул — однако у Духу оказалась быстрая, как жало змеи, рука:
— Ах ты, сукин сын!
Беко закрыл лицо руками, сквозь пальцы просачивалась кровь.
— Что ты наделал! — Духу потирал укушенное плечо. — А ну, покажи, — он с трудом отвел руки Беко от разбитого лица: — Губа, понимаешь, рассечена, — расстроился он, — на что это похоже! — Достал из кармана платок: — На, приложи, я ведь тебя, как родного сына люблю, а ты, бесстыдник! А если бы я тебя убил, и меня бы посадили на двадцать лет? Тебе бы не жалко было? Что я тебе такого сказал? Чего это вы, молодые, как слепни, кусаетесь, осатанели совсем!
Он отобрал у Беко платок, намочил его под краном, выжал и снова протянул Беко:
— Прикладывай, и все пройдет, завтра и не вспомнишь обо мне.
У Беко рот был полон крови. Он сплюнул.
— Вот так, — сказал Духу. — Ладно, Бекуна, прости меня. Я от боли рассудок потерял, — он был искренне опечален, — рука у меня тяжелая и мне не подчиняется, иначе я бы тебя в жизни не ударил!
Беко пошел к воротам, прижимая к губам платок. Духу продолжал говорить, но он его не слышал. В ушах стоял звон. Как слепой, Беко выбрался на улицу и тотчас столкнулся с Ираклием и Ладо.
— Можешь не рассказывать, — предупредил Ираклий. — Мы своими глазами видели, как Духу тебе врезал. Но вмешиваться не имело смысла!
У Беко от боли выступили на глазах слезы.
— «Поскольку плачешь, значит — человек!» — продекламировал Ираклий. — Человек родился! — завопил он. — Человек! При свете звездной коптилки, в абстрактных яслях природы, беспечный и вольный, как жеребенок! Но массивный, словно рояль, его мозг уже звучит и играет, слышите?
— Завелся, болтун, — огрызнулся Ладо, — не видишь, он весь в крови!
Несмотря на боль, Беко был в прекрасном настроении. Мучительный нарыв в его душе наконец лопнул, и он испытывал невероятное облегчение. И слезы помогли, потому что была не горечь и обида, а глупость, превратившаяся в соленую воду (он так именно и подумал).
— От… куда… вы… здесь… по… явились? — с трудом выговорил он.
— Мы от Лили идем, — сказал Ладо.
— Беко, тебя надо немедленно окунуть в воду и обмыть, — объявил Ираклий, — такое правило. Затем младенца, подкидыша, обернутого тонкой пеленой слез, отнесем к порогу «Родника надежды».
Они бежали к морю.
— Обмоем, окунем! — кричал Ладо.
Когда они поравнялись с дачей известного писателя, Ираклий остановил друзей:
— Лучше здесь, в бассейне!
Ладо стукнул себя кулаком в грудь:
— Умру, если не искупаюсь в этом бассейне!
Калитка была заперта. Ладо с Ираклием перелезли через забор и впустили Беко:
— Гряди, чадо!
Едва Беко ступил во двор, как они водрузили его на «золотой трон» и потащили к бассейну.
— Бассейн, бассейн, старый бездельник, — возгласил Ираклий, —
Беко, одетый, плюхнулся в воду, Ладо и Ираклий прыгнули следом. Они возились, ворочались в бассейне, как дельфины, поднимали тучи брызг, шлепали по воде руками, кричали дикими голосами. Они вскакивали друг другу на плечи, хватали за ноги, ныряли, ходили колесом.
Вода кипела и выплескивалась из бассейна, словно хотела убежать, но ребята держали ее за подол и не отпускали, они кусали ее, проскальзывали меж ее ног, хлопали ее по животу, и им казалось, что они с кем-то играют, или борются с кем-то, кто тоже, вместе с ними, находится в бассейне, обезумевший от страха, ослепшим зверем бросающийся на бетонные стены.
Беко больше, не чувствовал боли. Он вообще ничего не чувствовал, кроме восторга, который сочился из всех пор его существа и растворялся в воде. Уже не было границы между ним и водой, между ним и товарищами. Все они: Беко, Ираклий, Ладо и вода составляли одно восторженное целое, массу, которая кипела без огня в каменном котле, и в одно прекрасное мгновенье могла перемахнуть через четырехугольный борт бассейна и с бесконечностью, рожденной собственными недрами, разлиться, распространиться по двору, по улице, по всему городу, по полям, лесам, она могла ворваться на вокзал, наполнить целый состав, и вагоны, начиненные радостью, понесутся за другими вагонами, и по дороге во все затемненные окна будут врываться синие факелы счастья, и тогда вся земля покроется маленькими островками, пылающими огнем восторга.
Весь мир спит. Глубоким спокойным сном, разметавшись на подушках и приоткрыв рот, словно ему высыпают на язык порошок. А трое детей купаются в бассейне.
Бассейн клокочет. Застоявшаяся старая вода бьется о стены. Дети отфыркиваются, истошно вопят. Рвущиеся из бассейна их бодрые голоса, как птенцы большой и сильной птицы, устремляются к небу, но постепенно блекнут, редеют, как лоскуты, привязанные бесплодной женщиной к ветке культового дерева.
Это та самая пора, когда все и вся предается сну. Спят все деревья, все камни, все воды, кроме той малюсенькой капли, которую сейчас терзают мальчишки, как пойманную в школьном дворе ябеду-одноклассницу. Спят Александр и Нуца, спят гости доктора Нико, спит Зина, а уж о Датуне и говорить нечего. Спят дочери директора музыкального училища, вечные абитуриентки, спят усталые рабочие рыбозавода, спит Натела Тордуа на широкой кровати рядом со своими четырьмя приемышами. Спит Лили, спрятав под подушку пинетки для младенца, это ее тайна, и она никому ее не доверяет. Спит сторож у магазина, спит за ширмой дежурный врач, спит шофер «Скорой помощи», спит дозорный пожарной охраны, спят золотоволосые девушки с телефонной станции, спит Бондо Лежава, повязав голову пестрым платком. Спит известный писатель…
Мириады цикад скоблят невидимую стеклянную стену, за которой вповалку лежат сраженные сном люди… Издали доносится крик паровоза. Значит, кто-то бодрствует! Вагоны, набитые детским восторгом, фосфоресцируют в темноте. Все окна придорожных домов отражают сияние счастья.
Над бассейном зажглась яркая лампочка.
— Кто там! — на балконе стоял Спиноза с двустволкой. — Кто там, я спрашиваю?!
Ребята насторожились.
— Это мы, — отозвался Ираклий.
— Кто мы? Что вы там делаете?