Дворец Посейдона
Шрифт:
В это время к ним подошел артист Амиран Багдавадзе. В этом спектакле Амиран исполнял роль Лаэрта. Он был председателем месткома и считал своим долгом принимать участие в решении всех спорных вопросов. Он издали услышал разговор Зазы с директором. И теперь, когда они ненадолго замолчали, решил вмешаться.
— В конце концов мы имеем дело с классикой! — сказал он.
— Что вы хотите этим сказать — не понимаю? — обернулся к нему Заза.
— Я говорю о пьесе, — Амиран замолчал, заложил
?уки за спину и посмотрел на директора. Удивленный аза пожал плечами:
— Не понимаю…
Амиран ухмыльнулся:
— Вот я тоже молод, — продолжал он с таким выражением лица, словно сам удивлялся своей скромности. — но с классикой
— Верно, — согласился Заза, он все еще не понимал, куда клонит Амиран.
— Насчет Нинико, — сказал Амиран и снова посмотрел на директора, — конечно, против самой Нинико мы ничего не имеем, но… Ия Сихарулидзе — опытная актриса, а времени для экспериментов у нас не осталось.
— Вы правы. К сожалению, времени у нас не остается, — ответил в тон ему Заза, — иначе я вас непременно бы заменил!
Амиран опешил: такого он не ожидал. Весь его апломб исчез, он попытался улыбнуться, но безуспешно.
— Это не ваше дело!
Амиран опять посмотрел на директора, словно просил его о помощи.
Георгий глядел в сторону. Он не любил мелких карьеристов. Они были совершенно иной породы. У них не было своего собственного голоса. Для приведения в порядок своих личных дел они нуждались в ком-то другом, кто бы указывал им путь, вел их за собой. Они чувствовали себя хорошо только тогда, когда следовали за кем-то другим, раболепно заглядывая ему в глаза. Но делали это с видом, выражающим чрезмерную принципиальность. Ими хорошо усвоен старейший, многократно проверенный метод: товарищам они в лицо говорили об их недостатках и, не стесняясь, делали замечания (разумеется, если на все остальное закрыть глаза, это не так уж плохо, но здесь имеет значение — кто делает замечание); но поскольку читать нотации — дело трудное и мало приятное, к тому же не все это могут, и не всякий позволит себе это, таких людей начинают бояться все больше и больше. На собрании они могли выкрикнуть что-нибудь такое, что могло публично опозорить человека: сказать во всеуслышание о вещах, о которых обычно умалчивают.
И все это делается с высоты самой благородной принципиальности.
— Вот, например, — сказал Зазе Амиран, — вы не женаты.
— Ну и что? Что вы этим хотите сказать?
— Ничего, — Амиран при этом состроил такую мину, словно скрывал что-то ужасное.
— И все же? — настаивал Заза.
— Ничего… Ничего… — Амиран многозначительно улыбнулся, повернулся и ушел.
Наступила тишина. У всех было такое чувство, что он сказал какую-то непристойность.
Нинико встала и подошла к Зазе:
— Заза… Я пойду…
— Куда? — очнулся Заза. Ему казалось, что его опустили в темную протухшую яму. — Куда ты пойдешь?
— Пойду, — тихо сказала Нинико. — Я пойду!
— Садись на место! — вдруг закричал Заза. И тотчас почувствовал, что срывал досаду на Нинико, которая этого меньше всего заслуживала. И жалость нахлынула на него, он обхватил ее за плечи и повел к стулу: — Никуда ты не пойдешь, Нинико, куда тебе идти?
Куда тебе идти, Нинико? Единственное место, где мы можем говорить о своих мечтах, — оно здесь. Разве где-нибудь еще существует такое место? Нет, нигде. Этот свет, этот бархат, эти старинные кулисы, полные скрипучих декораций, эта тяжелая и холодная, как луна, свисающая с потолка люстра, эти прожектора, сидящие на перилах, словно химеры, эти распятые на пожарном стенде сверкающие топор и лом — самые драгоценные, самые неповторимые предметы на этом свете. И только здесь, только в этих стенах, мы можем почувствовать, что мы не одни, что с нами все, что создано сердцем и разумом человеческим. Куда ты можешь уйти, Нинико, куда? Разве ты не знаешь, что сцена усыпана осколками бутылок? Но вспоротая осколками ступня болит меньше, чем разбухшее от невысказанных слов сердце. Мы здесь останемся до тех пор, пока наше сердце не освободится, пока мы не выскажемся
— До конца! — сказал Заза. — Пока мы не выскажемся до конца.
Нинико вскинула на него удивленные глаза. Теперь они были одни в комнате. Рука Зазы лежала на плече Нинико.
— Ты о чем-то думал? — спросила его Нинико. — И ничего не слышал…
— Я произносил речь, — улыбнулся Заза, — я стоял на площади и перед целым океаном людей держал речь.
— Заза, — нерешительно сказала Нинико, словно опасалась, что он опять на нее накричит.
Заза подошел к столу, взял сигарету и закурил.
— Заза…
— Что?
— Может, из меня ничего не получится… Может…
— Все может быть, — сказал Заза, — может, и ничего не выйдет…
— Может, они правы?
— Может…
— Тогда зачем ты упрямишься?
— А как ты думаешь? Главное то, что ты сама думаешь.
— Не знаю… Может, они и правы… Тогда все должно кончиться…
— Как это все?
— Тогда у меня ничего не останется!
— Глупости!
— Да, все кончится.
— Не дури.
— Я убежала из дому, потому что думала, что я совсем другая, не такая, как все. Я, как звездный мальчик, ненавидела своих родителей. Мне казалось, что я не могу жить с ними. Если эти люди правы, значит, я неправа… Я обманывала других, и все было у меня выдуманное и фальшивое: и вязанье, и слезы за кулисами. Все.
— А я верю, что выйдет!
— Ты думаешь, я брошусь в Куру? Нет, ничего со мной не случится, просто я буду презирать себя за то, что лгала себе и обманывала других.
— Хватит об этом!
— Куда я могу уйти, — начала снова Нинико, — некуда мне уходить. Знаешь, теперь в театре меня все ненавидят, главным образом мои сверстники. До этого я для них для всех была горячо любимой Нинико и исполняла бессловесные роли. Теперь же я — Офелия! Все думают, что это по милости Торнике. Представляешь? Хотя… Может, это так и есть. Может, и ты из-за Торнике делаешь это? Скажи мне, скажи, не скрывай от меня!
— Ты что, совсем спятила?
— Хотя Торнике умоляет меня оставить театр. Элеоноры Дузе из тебя все равно не выйдет, говорит он мне. Я же не могу кричать, не могу каждому доказывать, что я справлюсь с этой ролью, что я… я…
Видно, горечь подступила к самому ее сердцу, она не могла продолжать дальше. И у Зазы невольно вырвалось:
— Что ты похожа на Офелию, да?
— Что?
— Что ты похожа на Офелию…
— Вот видишь, и ты смеешься надо мной.
— Нет, я в самом деле так думаю… Офелия, наверно, была такая же…
— Такая же некрасивая? — прервала его Нинико с печальной улыбкой, но в голосе ее звучала надежда, потому что в глубине души она вдруг поверила Зазе.
— Да, такая же некрасивая, как ты! — твердо ответил Заза.
Сейчас он говорил правду. Офелия представилась ему худенькой, невзрачной девушкой. Он решился так прямо сказать Нинико, что она некрасива, потому что понимал — сходство с Офелией больше обрадует ее, нежели признание ее самой красивой девушкой в театре.
— Да. Офелия, наверно, не была красивой, — начал Заза, — худенькая, веснушчатая… Наверно, у нее были большие глаза, удивленные и печальные. Вообрази себе ангела во власти карьериста и льстеца или слепую — в одной камере с убийцами. Представь себе девушку, которая боится любви, потому что тот, кого она любит, сам насмехается над своей любовью. Представь себе мрачный Эльсинорский замок, бедный царский двор, а они явно были не богаты. Королеве, небось, приходилось штопать рубашки королю. Здесь я не вижу расфранченной и расфуфыренной царской челяди, не вижу шута — этого любимого шекспировского персонажа. Йорик скончался двадцать лет тому назад, после него другого шута не нанимали, значит, было не до веселья. Появление бродячих актеров вносит в замок оживление, пожалуй, это единственное развлечение. Представление посещает весь дворец.