Дворянин великого князя
Шрифт:
Комнаты Ивана и Михаилы находились рядом, но внешние их стены образовывали прямой угол, и окна были как бы напротив. Окно Олельковича тоже осталось с вечера распахнутым, а сам он, полураздетый и сонный, стоял на корточках у двери и будил спящего на пороге слугу.
— Поди узнай, — хрипло говорил Олелькович, — вернулись ли наши ребята!
Слуга тихонько вышел, а Михайло сел на лавку, достал из-под нее серебряный ковш и стал зачерпывать мед из большой бадьи, стоявшей рядом. Громко сопя, он жадно пил ковш за ковшом, мед стекал по его бороде тоненькой струйкой, и на полу образовалась лужа. Вернулся слуга и шепотом сказал:
— Нет, князь, их еще нет.
Олелькович странно встревожился, заходил по комнате и выглянул в окно, но не заметил Ивана, потому что смотрел куда-то вдаль, на дорогу, хотя Иван был совсем рядом, почти напротив и не думал прятаться. Потом Олелькович сказал слуге:
— Садись на коня и поезжай на Стародубскую дорогу. Смотри в оба по сторонам, может, увидишь где наших ребят… Если ненароком заметишь убитых, кровь, следы драки — все осмотри внимательно и расскажешь мне, понял? Гляди, чтоб до восхода солнца вернулся назад. А часовым Федора скажешь, что я послал тебя за этим… как его… ну, в общем, сам придумаешь! Пошел!
Слуга выбежал, а Олелькович улегся снова, но уже не спал, просто лежал, тупо глядя в потолок, меланхолично жуя сушеные сливы и выплевывая косточки на пол.
Сон опять покинул князя Ольшанского.
Он тихо отошел от окна, так и забыв закрыть его, и, не раздеваясь, лег, укрывшись медвежьей шкурой.
Что это значит? Почему убитые? Почему кровь? Зачем и куда он посылал своих людей?
И вдруг он вспомнил.
Пирушка после охоты… Олелькович с кубком в руке склоняется над Гансом: "Счастливого пути! Только не езжайте лесом! Мало ли что — вас ведь только двое!" "Нас — драй! Три! — пояснил Ганс. — И мы никого не боялься! Но мы не ездиль лесом, зачем? Мы будем ездиль большой Стародубский дорога!"
Встревоженный отсутствием своих людей, Олелькович не мог подозревать, что потрясенный Ольшанский так же, как и он, не спит сейчас, ожидая возвращения слуги, посланного на Стародубскую дорогу, с волнением и тревогой, гораздо большими, чем у самого Михайлушки.
Но оба они не подозревали, что не спит в эту ночь Федор, не спит Юрок, не спят еще много других людей.
Да и кто бы мог подумать, глядя на тихий охотничий терем, заброшенный в глухом лесу, что половина его обитателей не спит, хотя все тщательно скрывают это друг от друга. Легкие шорохи, легкий скрип половиц, иногда глухой стук неосторожно закрытой двери казались случайными ночными звуками, но в действительности были едва заметным эхом напряженной кипучей деятельности.
Макар Сивый, десятник отряда для особо важных поручений, докладывал князю Федору:
— Этот четвертый ехал последним и оглянулся.
Должно быть, он молод, и только это я успел заметить. Мы убрали на дороге все следы, а тела убитых закопали далеко в лесу, как ты велел.
— Хорошо, Макар. Скажи своим людям, что их ждет двойная награда. Что ты на это скажешь, Юрок? — спросил Федор, когда Макар ушел.
— Ума не приложу, князь. Когда Глинский, минуя наших часовых, выезжал на дорогу, этого человека с ним не было. Может, случайный попутчик?
— Случайный попутчик, который случайно оказался прекрасным бойцом? Двое стариков и неизвестный молодой человек убивают пятерых опытных, хорошо вооруженных воинов, напавших к тому же внезапно из засады, а сами при этом не получают ни одной царапины?! Это, по меньшей мере, странная случайность! К тому же я не верю в могущество случая. Насколько я замечал, все в жизни имеет свою причину и свои следствия. Но как бы там ни было, этот человек нам помог, и будем считать, что вопрос исчерпан.
— Только что на Стародубскую дорогу поехал слуга Олельковича.
— Пусть едет. Мы ни о чем ничего не знаем.
— Ясно.
— Теперь вот что. Сколько у нас сейчас свободных людей из тех особых, кого обучал Крепыш?
— Шестеро. Нет, прости — пятеро. Шестого, Якова, мы послали в Горваль — сегодня к вечеру он должен проникнуть в замок.
— Отлично. Пусть трое из оставшихся немедля отправятся в Гомель и выяснят, где остановится Глинский. Пусть они проследят за каждым его шагом. Как он себя ведет, с кем будет встречаться, кому отправлять письма, куда поедет из Гомеля?
Один из этих троих пусть вернется завтра к вечеру и доложит, что удалось узнать. Двое другихпусть продолжают наблюдение, возвращаясь по одному каждый день.
— Хорошо.
— На сегодня все. Ступай, Юрок, отдохни.
Однако сам Федор не лег спать.
Появление загадочного незнакомца, который так вовремя пришел на помощь Глинскому, встревожило его. Он горячо молился, чтобы Макар и его люди успели спасти Глинского, и он искренне порадовался бы, если бы они сделали это. Но теперь спасение Глинского казалось ему подозрительным и вместо радости вселяло в его душу сильнейшую тревогу. Ни у Льва, ни у Михаила, ни у Ганса не было лука. Федор внимательно рассмотрел наконечник стрелы, которой был убит один из людей Олельковича и который привез Макар. В этих местах таких наконечников не ковали. Их изготовляли татары в южных областях. А кому, как не Глинскому, принадлежат все южные земли Литовского княжества? Кто, как не он, постоянно воюет с татарами? У кого еще столько татар на службе? Если это был человек Глинского, значит, князь заранее спрятал далеко в лесу своих людей. Значит, он подозревал неладное! Значит, был неискренен — а стало быть, способен на предательство! Возможно, в лесу Глинского ждал целый отряд, а услышав приближение Макара и его людей; все спрятались и только командир отряда остался вместе с Глинским. Это предположение прекрасно объясняет ту легкость, с которой были перебиты все люди Олельковича! Что, если все было именно так? Тогда… надо было давать Макару и его людям совсем другой приказ… Прямо противоположный тому, который был дан.
…И еще один человек не спал этой ночью в тереме на Ипути.
Всеми позабытый отец Леонтий сидел в своей скромной каморке в другом конце терема, далекий от ночных волнений князей, и при свете лучины писал какую-то бумагу.
Если бы кто-нибудь заглянул сейчас через его плечо, то увидел бы странную картину.
Перед священником лежала написанная четким убористым почерком грамота, адресованная протоиерею храма Святой Богородицы в Гомеле. Она содержала скромную просьбу отца Леонтия обновить в церковных мастерских несколько ветхих икон из храма в Белой. Грамота была закончена и подписана, но отец Леонтий аккуратно водил пером между строчек и, казалось, писал еще что-то, хотя перо его не оставляло никаких следов на бумаге.
К рассвету он закончил свою работу и прошел в соседнюю каморку, где спали двое церковных служек, которых отец Леонтий повсюду возил с собой для всевозможных услуг, необходимых ввиду его преклонного возраста. Одного из них он разбудил.
— Поезжай, Митя, в Гомель и отдай эту грамоту протоиерею храма Святой Богородицы в собственные руки. Князь Федор пожаловал сотню золотых на восстановление нашей Бельской церкви, и я немедля хочу приступить к этому богоугодному делу.
Через пять минут служка был одет и, спустившись во двор, отправился на конюшню. Когда, держа коня на поводу, он подошел к воротам, из терема вышел князь Федор. Служка низко поклонился ему, и князь спросил, куда он так рано едет. Митя дословно передал слова отца Леонтия, и князь, устало улыбнувшись, сказал: