Дворянин великого князя
Шрифт:
Высокий, сильный Ольшанский, широко открыв глаза, почти с ужасом уставился на низкорослого, худощавого Федора.
— Боже мой, — прошептал он едва слышно, — как плохо я знаю людей. Вчера я открыл для себя совсем другого Олельковича, сегодня я вижу иного Бельского.
Он опустил голову, покачал ею, потом снова поднял и спросил:
— Скажи, Федор, стало быть, все это не он — а ты? Впрочем, зачем я спрашиваю — ведь это совершенно Ясно; значит, в действительности не ему, а тебе следовало давать вчера клятву, потому что он просто игрушка в твоих руках.
— В наших, Иван, в наших, — поправил Федор. — Мы с тобой двигаем Михайлушкой. Это
— Да-да, я понимаю, — потрясенно едва проговорил Ольшанский, — конечно, это такое доверие… и вдруг в его мозгу мелькнула новая мысль. — Постой, постой! Ты говоришь, что каждый шаг Олельковича…
— Это был мой шаг! А с этой минуты это будет наш с тобой шаг, — твердо сказал Бельский.
— Значит, тогда, настойчиво и тревожно продолжал Иван, — ты знаешь, куда и зачем Олеяькович посылал ночью своих людей, и ты одобрил это? Отвечай мне, Федор, отвечай! Потому что если ты сделал это его руками, то ты хуже прирученного волка, а Михайлушка — просто ягненок перед тобой… А если ты ничего не знал, то все твои рассуждения не стоят ломаного гроша — он не прирученный волк! Он передавит всех нас, и прежде, чем мы успеем ему помешать, он зальет кровью землю, ради которой мы все это затеваем… Ну, отвечай же мне, отвечай!
Бельский мгновенно оценил положение.
— Я не знал, что тебе известно об этом, — тихо промолвил он. — Я хотел скрыть от твоей тонкой чувствительной души этот… неприятный случай.
Ольшанский вскочил на нога, бросился к Федору и, схватив за тощие плечи, приподнял над землей его легкое тело.
— А, так ты зная об этом?! Знал — и не остановил Олельковича? Не задержал этих людей?
Не предотвратил ненужного убийства ни в чем не повинного человека? Разве ты на самом деле веришь, что Глинский выдад бы нас?
Лицо Бельского исказилось от горечи.
— Оставь меня, Иван, — устало произнес он.
Ольшанский отпустил Федора, но, приставив ему к груди свой длинный палец и склонив набок голову, решительно продолжал:
— Нет, ты ответь мне, Федор, ответь прямо: ты помог этому?
— Если ты знаешь, куда и зачем Олелькович посылал своих людей, — спокойно сказал Бельский, — ты должен знать, чем кончилась эта затея.
— Только что вернулся человек, которого Олелькович посылал на Стародубскую дорогу.
— И что же он сказал?
— Что нигде до самого Гомеля нет никаких следов нападения и что люди, посланные Михаилом, исчезли.
— И этого тебе мало, Иван? Может быть, ты узнал о смерти князя Глинского? Может быть, до тебя дошли слухи о пропавших дружинниках Олельковича? Так вот — прикажи любому из своих людей поехать в Гомель — он найдет там Глинского с сыном и немцем целыми и невредимыми. А потом пусть твой человек обратится ко мне, и я укажу ему одно место в глухой пуще. Там виднеется свежезарытая яма, а в ней — в ней, Иван — все, что осталось от пяти убийц, которые подстерегали князя Льва. И этот случай раз и навсегда отучит Олельковича от любого шага, не согласованного с нами. Теперь он с места не двинется без моего разрешения. И еще одно, что тебе нужно знать. То, что тебе говорил вчера Михайло об этой затее с королевской охотой, — его собственное измышление, родившееся в ту самую минуту, когда ты, Иван, воскликнул: "Охота
Бельский глубоко вздохнул и отвернулся, будто хотел скрыть охватившее его волнение.
Ольшанский стоял потрясенный, не в состоянии произнести ни звука. Сначала он смертельно побледнел, потом кровь прилила к его лицу, и оно вспыхнуло стыдом и растерянностью. Иван тихо прикоснулся к плечу Федора:
— Прости меня, брат, прости… Я не знаю, как я мог усомниться в тебе. Ты — самый благородный человек, которого я когда-либо встречал. И если можешь, забудь мои неразумные слова. С этой минуты — клянусь тебе — я во всем полностью и беспрекословно полагаюсь на тебя. И поверь — у тебя не будет более преданного друга, готового отдать за тебя жизнь. Когда ты мне объяснил — я все вижу в новом свете, все, что случилось… И я понимаю, как трудно тебе стоять у кормила того гигантского дела, которое ты затеял. Но дело это — благородное и справедливое, и я пойду за тобой повсюду и буду служить этому делу до конца. И если нам не повезет и все обернется топором, я с гордостью положу под него свою голову.
Бельский глянул в полные слез, искренние честные глаза Ивана и обнял его.
В комнате старца Ионы всё еще была ночь.
Все так же тлел маленький огонек лампадки под иконой, стоял тот же полумрак, и только лучи солнца пробивались сквозь щели плотной занавеси и веером ложились на стены и потолок, рисуя причудливый узор золотых полос.
Князь Ольшанский вошел и, плотно прикрыв за собой дверь, завесил щеколду.
В воздухе стоял густой дурманящий аромат ладана, масла и какого-то сладкого дыма.
Иона по-прежнему стоял на коленях перед иконой, но не молился, а неподвижно смотрел в одну точку.
— Иона, — решительно сказал Ольшанский, — я знаю, ты вещий старик и Господь наградил тебя тайным даром провидения, и я прошу тебя — обратись к Господу — пусть он позволит тебе разорвать пелену времен и заглянуть в будущее. Скажи — что меня ждет?!
Иона едва заметно вздрогнул и, не поворачивая головы, сказал глухим голосом:
— Нельзя, князь, смертный не должен знать волю Всевышнего.
— Иона, я никогда до сих пор не просил тебя об этом. Но сейчас ты должен сказать мне об этом. Должен!
— Не надо, князь, не надо. Узнав наперед, что будет с нами завтра, мы мгновенно утратим силу жить, ибо сила эта — Надежда На Великую Тайну Грядущей Минуты. Лишь один-единственный раз в жизни дано человеку проникнуть в эту тайну и познать ужас Известности, когда нет больше Надежды. Миг этот — смерть. Ольшанский рухнул на колени.
— Умоляю тебя, Иона, не называй мне часа моей смерти и не говори, что со мной будет. Скажи лишь одно — какие страсти подстерегают мою душу, чем утешится она и чем успокоится.