Дворжак
Шрифт:
К Вовке девчонки клеились чуть ли не с детсада, причем некоторые были намного старше его. Не удивительно. Все мы были черноволосые, темноглазые и смуглые, скуластые, как татарчата. Один Вовка был светленьким — белокурый, голубоглазый, не пацан, а купидончик с дореволюционной открытки. Вовка получил инструкции от Митяя, полтинник на представительство от меня и хмурый взгляд от Шнира. Вовкиной целью была Шнировская старшая сестра, Сонька-косая. Она у нас в школе возглавляла велосипедную секцию и была центральной фигурой в Митькином плане.
Вовка вернулся вечером, как раз к ангелам. Но мы попросили Тошку подождать с представлением и потащили Вована в сарай.
Утром в субботу мы взобрались на Володину горку. Шнир и Митяй тащили самокат, я гордо вышагивал сзади. Фимка Кныш — гонщик от фабричных — и его команда уже поджидали нас наверху. Фимка был старше меня на год и тяжелее. Зато и его приятели были раза в два больше Шнира и Митяя и могли лучше разогнать самокат. Было еще прохладно, солнце вставало из-за реки. Мы начинали ранним утром, до открытия Торжка, а то пришлось бы уворачиваться от ящиков с помидорами и разъяренных теток-торговок. Фимка лениво глянул на наш самокат, хмыкнул презрительно и закурил сигарету. Подошел ко мне, глянул сверху вниз:
— Хочешь курнуть?
Я еще не курил, но мужественно взял сигарету и затянулся. И, конечно, раскашлялся. Фимкины приятели заржали. Кныш отобрал окурок и похлопал меня по плечу:
— Буду ждать тебя внизу, курилка.
Я бы с радостью заехал ему в глаз, но сейчас надо было сдерживаться. Так что я только скинул его руку с плеча и пошел к нашему самокату. Моя месть была впереди.
Кто-то из фабричных притащил флажок. Мы выстроили самокаты вдоль прочерченной мелом линии. Я сел, взялся за руль. По маху флажка Кнышевские приятели толкнули его самокат, а Шнир и Митяй пихнули меня. Митяй еще успел шепнуть мне в ухо — «До первого перекрестка!» — и я полетел вниз. Трясло здорово. Я едва удерживался на выкрашенных лаком досках. Самокат грохотал, подшипники выбивали из камней искры. Рядом гремел Кныш. Почти у самого перекрестка мне удалось ловко вильнуть, так что Кныш чуть не влетел в поребрик и должен был затормозить. Я пролетел перекресток. Что было дальше, я не видел. С громом я скатился с горы. На ровном самокат поехал тише, и уже у самого рынка я чуть не влетел в подводу — на таких частники возили в город арбузы. Эта тоже была нагружена зелеными шарами. Лошадь шарахнулась от меня, возница выругался, два арбуза свалились с верха кучи и разбрызгали розовую мякоть по брусчатке. Но я уже был далеко. Я выиграл гонку.
Митяй потом рассказывал, как ругался Кныш, лез с кулаками и требовал второго заезда. Наш план прошел, как по ниточке. Когда я срезал Фимку у первого перекрестка, в действие вступил резерв. Десять девчонок-велосипедисток вырулили на дорогу, пересекающую спуск. Их вела торжествующая Сонька. Медленно, степенно прокатили они через перекресток, не обращая внимание на беснующегося Кныша и бегущих с горки фабричных. На радостях мы потом каждой девчонке купили по мороженому. Была среди них и Светка. Теперь, когда я выиграл гонку, она уже не отворачивалась и не фыркала. В общем, победа была намного эффективней ангелов в деле завоевания Светкиного сердца. Вечером мы пошли в парк большой компанией. Тошка с нами не пошел. Он объявил, что мы смухлевали, и такая победа не считается, так что и праздновать нечего. Зато с нами отправились старшеклассники, на случай, если фабричные вздумают нас поймать и отыграться за поражение. Но, как ни странно, никого из Фимкиных приятелей мы в парке не встретили. Митяй объявил, что они уползли в нору и зализывают раны. Девочки потащили нас к танцплощадке, и я пригласил Светку на медленный танец.
Возвращались мы поздно. Была теплая ночь. С реки тянуло прохладой, в зарослях на берегу заливался коростель. Я держал Светкину руку в своей, и она шла тихо, покорно, будто я был не я, а кто-то взрослый, красивый и сильный. На школьном перекрестке мы разделились. Митька и Шнир пошли домой, а я отправился провожать Светку. Она жила на Куликовке. Поэтому-то я ничего и не увидел. Когда я вернулся, скорая уже уехала, взрослые разошлись по домам, и только Аделаида бродила в потемках, плакала и собирала осколки. Я залез к Митьке через окно, и он рассказал мне, что произошло.
Кныш не стал подстерегать нас в парке. Он решил нас поймать в переулке у дома и явился туда с дружками еще засветло. Так он и увидел ангелов. Когда стемнело, ангелы разлетелись, и Тошка пошел домой, Кныш залез на сарай и принялся бить бутылки. Тошка услышал. Отец его еще не вернулся с работы и не мог его остановить. Тошка выбежал во двор. Там его встретили приятели Кныша. Не знаю, как Тошка справился с двумя здоровенными бугаями, но он все же пробился и полез на сарай. На сарае его ждал Кныш. К тому времени уже всполошился весь дом. Взрослые принялись звонить в милицию, моя мама и тетя Рая окатили Кнышевых приятелей водой. Те сбежали. А Кныш с Тошкой дрались на сарае. Катались по битым бутылкам. Я видел потом Тошкины порезы. Их зашивали в больнице, и Тошка еще две недели не ходил в школу, пропустил конец четверти, так что летом ему пришлось пересдавать математику. Когда подоспевшие Митяй и Вовка пришли Тошке на помощь, все, считай, было кончено. Остались только две целых бутылки — та, с горлышком-коньком и Гиршева, из-под ликера. Потом приехала скорая, Тошку увезли в больницу, а я пришел домой.
Вот и все. Нет, мы потом хотели заново собрать бутылки. После того, как Тошка вышел из больницы, я отдал ему бутылку с коньком. А он шваркнул ее о землю и ушел к себе. Он вообще перестал играть, Тошка. Когда Аркаша принес ему в подарок губную гармошку — старую, красивую, с перламутром — Тошка равнодушно повертел ее в руках и вернул старику. Он записался в секцию бокса, а с нами не разговаривал до зимы.
Что потом с нами стало? Мы окончили школу. Митяй удивил всех, поступив в художественную академию. Талантом оказался. Даже какие-то госпремии получал, за границу ездил. Шнир тоже всех удивил, не поступив в консерваторию. Он пошел на мехмат. Вовка подался в сельскохозяйственный. А я, раздолбай, пролетел на экзаменах и загремел в армию. «В Череповцы, — рыдала мать, провожая меня на вокзале. — В Череповцы!»
Вместо Череповцов я отправился в Чехословакию, оказывать интернациональную помощь братьям по соцлагерю. Братья по соцлагерю встречали нас то пивом, то булыжниками по танковой броне — в общем, по-всякому было. А Тошку Дворжака там убили. Как могли его убить на этой дурацкой войне, где почти никто из наших не то что не пострадал — даже ни одного выстрела не слышал?! Не понимаю.
Иногда я достаю из ящика со старыми рукописями морского конька, кладу его на стол, так, чтобы солнце просвечивало сквозь зеленое бутылочное стекло, и думаю об ангелах и о Тошке.