Двойная радуга (сборник)
Шрифт:
В голодное лето 1986 года мой муж и его сотрудник поехали туда в командировку. И мы с сыном присоседились.
Прибыли с утра, мужики на работу, мы – по музеям, вечером встретились, пошли в командировочную общагу ночевать, а по дороге зашли в промтоварный магазин. И сразу подивились изобилию. В частности хлопчатобумажных носков как мужских, так и детских.
Кинулась выбивать в кассу, а мне говорят: сначала продавец талон должен выписать. Или квитанцию, не помню уже, как правильно сказать, но «выписать».
А продавец требует паспорт с владимирской пропиской. А у меня московская прописка. Нет, говорит, не полагается. Справедливость: у вас колбаса, у нас носки.
Мужнин сотрудник, только что сдавший в аспирантуре научный коммунизм, соскучился по дискуссиям: «А мы ведь вам нашу колбасу продаем, почему же вы нам свои носки не продаете? Это был бы выгодный товарообмен…»
Надулась: «Ну что стоите, как неживые? Сказано не продавать, своим не хватает».
Отошли. Я захожу в детский отдел. И там хлопчатобумажные носки манят.
Спрашиваю: «Детские носки тоже с местной пропиской?»
– На область тоже отпускаем.
– А я из Москвы.
Смотрит на сынишку, улыбаются друг другу.
– Ладно, две пары выпишу. Славный мальчик у тебя!
А мужики не славные были. Обычные, без носков обойдутся.
Съевши первым вечером суп из пакетика и привезенное с собой, на следующий день решили кутнуть и пойти в ресторан.
Ресторан «Изба» действительно находится в избе на бетонной курноге.
Заходим, гардеробщица – синий халат, шлепанцы на босу ногу.
– Вечером с ребенком нельзя.
– Интересно, – не унывает мужнин сотрудник, – а почему? У вас что, голые пляшут? Русалки на ветвях сидят?
– Что? Нет, голые у нас не пляшут, скажете тоже. Юморист выступает, говорит всякое, что хочет.
– Что хочет? И не сажают у вас?
– Московские, что ль? У вас одна антисоветчина на уме. Он, может, про любовь говорит.
– И что же он говорит такое, что детям нельзя?
– Который тут отец? Что молчишь? Уйми его! Ишь, балагур-паскудник. А ты, мамаша тоже, при ребенке говорят такое.
– Ну что же я такого сказал? – не унимается сотрудник.
– Не перечь, мента позову.
Не выдержала своей суровости, засмеялась:
– Верка, вынеси тут котлеток на двоих, да не жадись, шалава, огурчика положи и пюре. Мужчины, идите в залу, а вы, мамаша, тут с мальцом покушаете, у меня в гардеробишной.
Три рубля плюс жалобы на мужа-алкоголика. А мужики пивo пили.
Москва. К одесскому поезду спешат три еврея: два худых, один толстый. Провожаемые женами. Супружницы худых – налегке, сунули сверточек, и всё. А толстому супружница несет: три курочки, яичек, хлебушка… В общем, если в степи на поезд нападет Котовский или батька Махно и если нашим евреям удастся отмазаться за итальянцев или греков, то они еще неделю с голоду не умрут.
Толстый был начальник лаборатории, худые – его сотрудники, один – партсекретарь ячейки, другой – беспартийный. Они ехали в командировку на одесский завод.
Тетки чмокнулись, пошли домой.
А они поехали, завлабораторией снял галстук, переоделся в тапочки, курочку разложил, нахлебники не отстали, кто водочки, кто огурчиков… покатили, счастливые…
Друзья, я никогда не была в Одессе!
Это непростительно, это печально, это невозвратимо.
Да, я могу поехать на Брайтон-Бич в Бруклине, посмотреть, потоптаться, послушать. Но это не то, это как анекдот, живой одесский анекдот, но не Одесса же…
А у них анекдоты начались уже в проходной завода: на Доске почета были два Иванова, три Нечитайло, одно Папандопуло, остальные так или иначе:
Рабинович такой, Рабинович сякой, Кацнеленбоген, Кацнельсон и просто Кац. А кто у них был парторгом, так у нашего партсекретаря ячейки – тайного еврея с русской фамилией – помутилось в глазах.
Но сама я этого не видела, это мне рассказывали, так что, может быть, Кацев там и больше было, хороших и разных, трудно всех запомнить.
Заходят в кабинет к директору. Дорогие гости из Москвы. Начальники обнимаются, знают друга давно, хихикают, кто толще стал.
Директор про себя говорит в третьем лице: когда Фишман едет в Москву, какие девочки собираются у ресторана «Прага» этого Фишмана встречать! Но все равно он там голодный ходит, и все ему не так. И девочки худые.
Поехали на трамвае в гостиницу загружаться.
– Мужчина, вы будете выходить или просто так думаете?
– Воды нет. Так вы ж не с кочегарки, сами белые.
– Если вам с девочками, идите на бульвар, если нет, на Привоз.
Пошли на Привоз, семьянины, еды купить.
А там глаза разбежались после московской скромности! Сообразили на троих вяленого мяса, сала купили, пропади пропадом еврейская душа.
И так три дня: шуточки-прибауточки, сало-горилка, кисленькое винцо для гипертоника. Вечером девочки на бульварах засматриваются, наши ни-ни, партийный хоть и один, но семейные все!
Вы, поди, презираете их, сало на уме, девушки на виду… Нет, они и в оперу хотели пойти, и в краеведческий музей. Но было лето, опера на гастролях, музей вечером закрыт. Целый день с Фишманом над чертежами, чай с бутербродом, покурить вышли и опять к чертежам. А вечерком на море…
Напоследок банкет на заводе. Там сала нету из-за главного бухгалтера, в кепке ходит, маскируется перед Богом и людьми!
Но рыбку фаршированную из дома принес, чтоб знали, как богоугодно!
А зам самого все сидел с постной рожей, а выпил – губную гармошку достал. Эх, девочек нет, как сплясали бы! Секретарши – они, конечно, девочки, но не решились, оробели московских гостей, видно.
Нагрузились в дорогу едой, прямо с вокзала встречающие откусывали.
Вы спросите, а где доброта? Да везде она в Одессе разлита! Неспешно, хлебосольно, не толкаются, не орут грубо. А что, подвиги надо, что ли, обязательно от себя оторвать-откусить?