Двойная жизнь профессора Ястребова
Шрифт:
Ну да, конечно, подумала она уже более уверенно, этот проклятый историк, это он виноват, это он приучил моего сына к тому проклятому прошлому. Это он передал моему сыну эту проклятую любовь к проклятому Наполеону. Это он поселил в моём сыне бациллу Наполеона. Она поняла – она нашла то, что искала. И стала успокаиваться. Да, его сына с детства заставили стать не тем, каким он был на самом деле. В него каждый день запихивали этого чёртова Наполеона. Она удивилась, что была такой глупой, и позволяла сыну дружить с тем идиотом. «Почему я так поздно заметила, что Андрюша стал идиотом?» – подумала она. Нет, поправила она себя, я давно это знала. Надо быть честной хотя бы с собой. Это была её тайна, она не говорила мужу о своих подозрениях насчёт ненормальности сына.
Так же, как муж не признавался ей в том же. Они оба скрывали друг от друга одну и ту же тайну.
«Я всегда говорил – фанатизм не доведёт до добра», – вспомнила она слова мужа. Он сказал это, когда услышал в теленовостях, что их сын стал убийцей-расчленителем. Да, это фанатизм, и в этом виноват тот историк, снова подумала она. Потом она вспомнила всю прошедшую жизнь, всех людей, каких знала в этой жизни, людей, кого знал её сын. Ей стало казаться, что не только историк, но и вся жизнь, всё общество в целом виноваты в том, в кого превратился её сын. Да, это «они» сделали его идиотом и убийцей, думала она с ненавистью. «Они» виноваты в том, что стряслось с её сыном. Нет, это не он убийца. Это они – убийцы. Они убили его сына. И продолжают его убивать. Хотя он давно убит ими.
Ей стало не по себе. Она не хотела больше так думать. Но эти мысли её мучили.
– Ваш сын сказал, у неё был чудовищный характер. Это правда? – спросили её.
– Да, это правда, – сказала она, вспомнив о жертве, и обрадовалась в душе, что своей солидарностью с мнением сына может поддержать его.
Она взглянула на мужа. В её взгляде было желание, чтобы муж тоже поддержал сына. Муж это понял. Он чувствовал сильную тоску. Он успокаивался, когда жена хорошо говорила о сыне. Он внимательно слушал её воспоминания. Когда её перебивали, или когда она запиналась и возникала пауза, к нему возвращалась тоска. Поэтому он сразу понял её взгляд. Он был рад этому взгляду. Он был рад их взаимопониманию. Он сказал:
– Да, это так.
– Вы тоже считаете, что убитая вашим сыном девушка имела скверный характер? – обратились к отцу убийцы.
– Конечно, – сказал он.
Он думал, его хотят поймать на слове, или уличить во лжи. Он чувствовал себя так, будто находится в ловушке. Он понимал, что очень нервничает, и старался ничем не выдать своего состояния.
– Почему? – спросили его.
– Она изводила нашего сына, – ответила вместо него жена.
В ней возник протест. Она подумала о том, что шестьдесят три года назад родила мальчика, и этот мальчик ничуть не хуже всего остального человечества на этой земле. Он абсолютно такой же, как все, и какое право имеют эти сволочи смотреть на неё с презрением. Она была уверена в том, что они, сволочи, смотрят с презрением на неё и мужа.
Она с внутренней гордостью приподняла подбородок. Она чувствовала, как гнев подкатывает к горлу. Её тяготила необходимость говорить об убитой, потому что говорить хотелось только плохое, и как можно больше плохого. Она сдержалась и сказала лишь малую часть из клокотавшего в её сердце:
– Она действительно была чудовищем.
– Вам приходилось с ней встречаться, Анна Николаевна? – журналисты оживились.
– Нет.
«К счастью», – добавила про себя.
– Почему?
– Сын не приводил её к нам. Да мы и не просили. Зачем. Всё это так…
Она неопределённо махнула рукой. Этим жестом она как бы дала понять, у её сына было не одно увлечение в жизни. И со всеми его подружками не перезнакомишься.
Она крепилась, но опять не смогла перебороть внутренний напор злобы, и опять с её губ сорвалось шипящее из глубины сердца:
– Она устраивала ему сцены. Это были мерзкие скандалы. Она его ревновала.
«Змея подколодная», – эти слова ей удалось задушить. Её порадовало, что про «змею» никто не услышал. Всё же говорить подобное в такой момент неуместно. Она сожалела, что необходимо сдерживаться.
– К кому?
– К его второй жене. Ведь когда она влюбилась в Андрюшу, тот был женат. Она увела его из семьи, разлучила с детьми.
«Пусть знают, она не святая», – думала она со злорадством.
– «Мерзкие скандалы» – это вы говорите, вероятно, со слов сына. Что это были за скандалы? Она ругалась матом? Била посуду? Или дралась с ним, Анна Николаевна?
Анна Николаевна с удивлением оглядела журналистов. Вопросы показались ей странными. Говорить так о её сыне – это значит, не знать его. С ним никто и никогда не позволил бы себе говорить неуважительно. А не то, что матом. Да он сам скорее мог послать. Ха-ха. И он это делал. Нет, чёрт возьми, пусть я плохая мать, но что я могу поделать с тем, что люблю своего сына и принимаю его таким, какой он есть. Она вспомнила Андрюшу – его характерную вызывающую речь, резкие жесты, гневный пронизывающий взгляд. О, её сын кого угодно умел поставить на место. Никто из тех, кто знал его характер, не желал попасть ему под горячую руку. Да, она не особо удивилась, когда услышала, что он убил любовницу-аспирантку. Она предчувствовала – когда-нибудь что-то подобное произойдёт. Но эти предчувствия казались такими дикими, что самое лучшее, это было спрятать их в глубине души, и, конечно, не то что мужу, но и самой себе в том не признаваться.
Что поделать. Такова судьба.
Необыкновенную горячность сына она объясняла его врождённой гениальностью. Он слишком одарён, у него нрав великого полководца, говорила она себе. Люди незаурядные, яркие – они не вписываются в рамки обыденности, они попадают в истории или в историю. Конечно, она не хотела, чтобы эта история для её сына оказалась криминальной. Но такова жизнь. Что случилось, то случилось. А она слишком стара, чтобы пытаться что-то объяснить. Зачем. В этом мире нет ни одного безгрешного. И все эти люди, что сейчас бросают камни в её сына, разве они святые? Она убеждена, никто не имеет права обвинять Андрюшу. Она снова оглядела журналистов и усмехнулась. Моя усмешка – это вызывающе, подумала она. Ну и пусть. Быстрее уберутся.
– Говорят, первая жена погибла при невыясненных обстоятельствах?
– Чушь. Она умерла из-за тяжёлой болезни.
Она опустила глаза. Какой гнев кипит в ней. Как надоели ей эти люди.
Муж понял её. Он попытался что-то сказать, но горло перехватило. Он не стал говорить. Он тоже не хотел, чтобы видели его слабость. Он прикрыл глаза. Он знал, если увидят его глаза, то поймут, какая тоска в нём. А зачем людям показывать тоску. Зачем отдавать сердце стае волков. Он снова вспомнил, что его сын стал убийцей. Он не хотел думать об этом. Но это лежало на его сердце, и ему было непросто с этим справиться. Он искоса взглянул на жену. Она почувствовала его взгляд. Она всегда знала, когда он смотрит на неё. Она не ответила на его взгляд. Но ему было достаточно того понимания, что она почувствовала его взгляд. Он снова стал смотреть себе под ноги. Ему стало легче, когда она заговорила.
Она снова начала говорить о детстве сына, но её перебили.
– Ведь вы гордились успехами вашего сына как учёного, Анна Николаевна? – спросили её.
– Конечно.
– Любовь к французской истории вы поощряли в нём с детства?
Анна Николаевна выпрямила спину. Снова гнев овладел ею. Разве я поощряла в нём любовь к этой дурацкой французской истории? Ей хотелось теперь называть непременно «дурацким» всё то, что привело его сына к этому кошмару. Не только они, думала она о людях вокруг, но и Наполеон виноват во всём этом. Она почувствовала, что опять сутулится, и заставила себя через силу заново выпрямить спину. Её осанка, как ей сейчас казалось, стала такой же, как в юности, когда она носила во чреве сына. Ей представилось, она снова беременная. На этот раз беременная смертью.