Двойная звезда
Шрифт:
— Хорошо... Но предположим все-таки, что какой-нибудь идиот будет против?
— Таких не найдется. В противном случае, наступил бы конституционный кризис. Но этого не произойдет.
Некоторое время мы оба молчали. Дэк, как будто, и не собирался уходить. — Дэк, а если я сам появлюсь в Ассамблее и произнесу речь, это немного облегчит дело?
— Что? Но я думал, что с этим кончено. Ведь вы же решили, что появляться публично больше не следует, если не возникнет крайней необходимости. В принципе, я согласен с вами. Это как в старой поговорке о кувшине [2] .
2
«Повадился
— Да, но тут нет ничего опасного. Роли распределены заранее, все расписано, как по нотам. Может ли случиться так, что возникнет неожиданная ситуация, с которой я не смогу совладать?
— Нет. Правда, после речи вы по правилам должны выступить перед корреспондентами, но я думаю, что недавняя болезнь будет вполне уважительной причиной, чтобы этого не делать. Мы можем вывести вас через аварийный выход и тем самым полностью оградить от встречи с представителями прессы. — Он усмехнулся. — Конечно, никогда нельзя исключить возможности того, что какой-нибудь маньяк принес с собой на галерею для посетителей оружие... мистер Бонфорт обычно так и назвал ее — «галерея для стрельбы», особенно после того, как его ранили оттуда.
Я вдруг почувствовал сильную боль в ноге. — Вы что же, пытаетесь испугать меня?
— Нет.
— В таком случае — это довольно забавный способ подбадривания. Дэк, будьте откровенны. Вы хотите, чтобы я выступил завтра? Или нет?
— Конечно хочу! А иначе, с какой бы это стати мне торчать здесь у вас, когда дел и так невпроворот? Ради того, чтобы почесать языком?
Спикер ударил в гонг, капеллан прочитал молитву, в которой были отражены взгляды различных конфессий — и наступила тишина. Депутатские места оказались наполовину пустыми, зато на галерее толпились туристы.
Звук церемониального гонга разнесся по залу, многократно усиленный с помощью электроники. Его сменил традиционный стук в дверь. Пристав со своей дубиной устремился туда. Трижды император требовал, чтобы его впустили, и трижды ему было отказано. Тогда он попросил о милости и ему было позволено войти. Пока Виллем не вошел и не занял своего места позади стола спикера, мы все стояли. Он был в мундире генерал-адмирала и пришел один, не сопровождаемый никем, кроме спикера и пристава.
После этого я сунул жезл под мышку и, встав со своего места в первом ряду, произнес речь, обращаясь исключительно к спикеру и совершенно не обращая внимания на монарха, как будто его здесь не было. Это была не та речь, которую написал Корпсмен. Его писанина отправилась в помойное вёдро, как только я пробежал ее глазами. Билл написал обычную рекламную речь, годную лишь для избирательной кампании; здесь это не годилось.
Моя речь была короткой и нейтральной. Я составил ее, пользуясь материалами других выступлений Бонфорта, и особенно одной из его речей, произнесенной по довольно сходному поводу. В ней я горой стоял за хорошие дороги и хорошую погоду, за то, чтобы все любили друг друга, ведь мы, добрые демократы, любим своего монарха, а он любит нас. Это была самая настоящая лирическая поэма, написанная белым стихом, примерно из пяти сотен слов.
Там, где мне приходилось сбиваться с Бонфорта, я начинял говорить от себя.
Галерею пришлось призывать к порядку.
Родж стоял и утверждал кандидатуры людей, предложенных мною в Кабинет. Ожидание. Против — никого, клерк возвещает, что все согласны. Пока я шел вперед, сопровождаемый с одной стороны членом своей партии, с другой — членом оппозиции, я успел заметить, что многие парламентарии поглядывают на часы, прикидывая, успеют ли они на полуденный челнок.
Засим я выразил покорность своему монарху, строго придерживаясь
Мне казалось, что я говорю легко и бойко, как где-нибудь в гостях — и только через некоторое время заметил, что надрываюсь так, что почти ничего не вижу. Когда я закончил, Виллем тихо сказал мне: — Отличное представление, Джозеф. — Не знаю, думал ли он, что говорит со мной или со своим старым другом — да меня это и не заботило. Я не стал вытирать слезы. Они все еще катились по моим щекам, когда я повернулся лицом к Ассамблее. Подождав, пока удалится Виллем, я распустил собрание.
В этот день «Диана, Лтд.» пустила целых четыре чартерных челнока. Новая Батавия опустела — в городе остался только двор и около миллиона мясников, булочников и гражданских служащих. Да еще временное правительство.
Переборов свою «простуду» и появившись перед Великой Ассамблеей, я решил, что дальше скрываться нет смысла. Да и не мог я, будучи назначен Верховным Министром, не вызывая пересудов, вдруг исчезнуть с горизонта. В качестве номинального главы партии, вступившей в политическую кампанию, да еще накануне выборов, я просто должен был встречаться с самыми различными людьми — по крайней мере, хотя бы с некоторыми. Поэтому я делал все, что был должен делать, и каждый день требовал отчета о ходе выздоровления Бонфорта. Дела его шли очень хорошо, хотя и довольно медленно. Кэпек дал мне знать, что если возникнет срочная необходимость, Бонфорт может появиться публично в любое время — правда, доктор не рекомендовал этого делать, так как Бонфорт за время болезни потерял более двадцати фунтов веса и все еще плоховато координирует движения.
Родж выбивался из сил, стараясь обезопасить нас обеих. Теперь мистер Бонфорт знал, что вместо него используют двойника. Сначала его охватил приступ негодования, но потом он подчинился неизбежности и даже одобрил это. РоДж вел кампанию, консультируясь с ним только по вопросам высшей политики, передавая затем его советы мне, а я, если того требовали обстоятельства, высказывал суждения Бонфорта публично.
Оберегаем я был просто потрясающе. Увидеть меня было невозможно. Мой офис находился рядом с теми же покоями лидера оппозиции, что и раньше (переезжать в апартаменты, предназначенные для Верховного Министра, мы не стали, хотя вполне имели на это право, а просто сослались на то, что правительство все-таки было временным), поэтому попасть в мой кабинет можно было только из нижних комнат, а если идти со стороны парадного входа, то пришлось бы преодолеть пять проверочных постов, поэтому вхожи в офис были только несколько доверенных персон, которых проводили проходными туннелями в кабинет Пенни, а оттуда уже ко мне.
Все это было сделано для того, чтобы я мог изучать ферли-досье посетителя до встречи с ним. Я даже мог читать досье и во время визита, так как часть поверхности моего стола представляла собой не что иное, как экран, скрытый от взгляда посетителя, а если он имел привычку во время беседы расхаживать по кабинету, я всегда мог выключить экран. Тот же экран имел и некоторые другие назначения — так, например, Родж мог сразу же провести посетителя ко мне, затем обосноваться в кабинете Пенни и написать мне записку, которая тут же появлялась на экране передо мной — такого, например, содержания: «Зацелуйте его до смерти и ничего не обещайте определенного» или «Все, чего он на самом деле добивается, — чтобы его жена получила место при дворе. Пообещайте ему это и гоните прочь», или даже такие: «А с этим полегче. Он представляет «трудный» округ и гораздо умнее, чем пытается казаться. Направьте его ко мне, и я постараюсь все уладить».