Двойная звезда

Хайнлайн Роберт Энсон

* * *

Дэк и Кэпек спустили тело на лифте вниз; я ничем не мог им помочь. Родж подошел ко мне и похлопал по плечу, успокаивая, потом тоже ушел. Пенни спустилась вниз вслед за остальными. Оставшись один, я снова вышел на балкон. Мне просто необходим был «глоток свежего воздуха», пусть даже это тот самый, нагнетаемый машинами воздух, что и в комнате. Но на балконе он казался свежее.

Они убили его. Его враги убили его так же верно, как если бы всадили ему нож между лопатками. Несмотря на все наши усилия, на весь риск, в конце концов, они все-таки прикончили его. «Самое

подлое из убийств!»

Я почувствовал, как что-то во мне умерло. Я оцепенел от горя. Я видел, как «я» умираю. Перед глазами у меня снова стояла сцена отцовской смерти. Теперь я понимал, почему так редко удается спасти одного из сиамских близнецов. Я был опустошен.

Не знаю, сколько простоял я так в полном оцепенении. Потом сзади раздался голос Роджа:

— Шеф?

Я обернулся.

— Родж, — поспешно сказал я. — Не называйте меня больше так. Прошу вас!

— Шеф, — настойчиво повторил он. — Ведь вы знаете, что вам предстоит сделать? Не так ли?

Я почувствовал дурноту, лицо Роджа расплылось перед моими глазами, Я не понимал, о чем он там болтает.

— Что вы имеете в виду?

— Шеф... один человек умирает, но представление продолжается. Вы не можете все бросить и уйти.

У меня страшно болела голова, и перед глазами все расплывалось. Казалось, что он то наплывает на меня, то удаляется, а голос его звучал...

— ...лишить его возможности продолжать начатое. Поэтому вам придется сделать это за него. Вы должны воскресить его!

Я встряхнул головой, попытался собраться с мыслями и ответить: — Родж, вы сами не понимаете, что говорите. Это же нелепо... смешно, наконец! Ведь я не государственный деятель. Я обычный актер! Я умею строить рожи и заставлять людей смеяться. Это единственное, на что я гожусь.

К своему собственному ужасу, я слышал, что говорю голосом Бонфорта.

Родж пристально взглянул на меня: — По-моему, до сих пор вы справлялись неплохо.

Я пытался изменить голос, старался обрести контроль над ситуацией. — Родж, вы сейчас возбуждены. Когда вы успокоитесь, вы сами поймете, что говорили смешные вещи. В одном вы правы: представление должно продолжаться. Но не таким образом. Самое правильное — единственно правильное, я бы сказал, — продолжать его дело вам самому. Мы победили на выборах — вы получили необходимое большинство — так берите же власть в свои руки и претворяйте программу в жизнь.

Он взглянул на меня и печально покачал головой: — Если бы это только было возможно. Я бы с радостью так и поступил. Но не могу. Шеф, вы помните эти проклятые заседания исполнительного комитета? Ведь это вы не давали им передраться. Вся коалиция сцементирована личным влиянием руководства одного человека. И если вы не пойдете с нами дальше, все, ради чего он жил, ради чего он умер, — рассыплется в прах.

Мне нечего было возразить. Скорее всего, он был прав— я и сам за последнее время начал немного разбираться в движущих силах политики. — Родж, даже если это и так, все равно то, что вы предлагаете, неосуществимо. Мы и так едва ухитрились продолжать это представление, выпуская меня на люди только при тщательно взвешенных и подготовленных обстоятельствах — и при этом нас едва не поймали. Но продолжать эту игру неделю за неделей, месяц за месяцем, год за годом, если я правильно понял вас,

нет, этого мне не осилить. Это невозможно. Я не способен на это!

— Способны! — он наклонился ко мне и настойчиво произнес: — Мы уже обсудили все «за» и «против» и не хуже вас представляем все опасности. Но ведь у вас будет возможность врасти в этот образ. Для начала — две недели в космосе; черт возьми, хоть месяц, если потребуется! И все это время вы будете учиться — его журналы, детские дневники, записные книжки, вы просто пропитаетесь им насквозь. А мы поможем вам.

Я молчал. Он продолжал: — Послушайте, шеф, теперь вы знаете, что крупный политический деятель — это не один человек: это коллектив, сплоченный общими целями и общими убеждениями. Наша команда потеряла своего капитана, и теперь нам нужен другой капитан. Но ведь команда то вся в сборе!

Кэпек стоял на балконе. Я не заметил, когда он вернулся. Я обратился к нему: — Вы тоже так считаете?

— Да.

— Это ваш долг, — добавил Родж.

— Я бы не стал утверждать это так категорично, — медленно произнес Кэпек. — Думаю, что вы сами так решили, но я, черт возьми, не собираюсь быть вашей совестью. Я верю в свободу воли, каким бы фривольным не казалось подобное утверждение в устах медика, — он повернулся к Клифтону. — Нам лучше оставить его сейчас одного, Родж. Теперь ему все известно. Дальше решать предстоит ему самому.

Но хотя они и вышли, один я не оставался. Появился Дэк. К моему облегчению, он не стал меня называть «шеф».

— Хэлло, Дэк.

— Привет. — Он немного помолчал. Затем повернулся ко мне. — Старина, мы с вами прошли кое через что на пару. Теперь я знаю, что вы из себя представляете, и я всегда с радостью помогу вам с помощью оружия, денег или кулаков в любое время и даже не спрошу, зачем понадобилась моя помощь. Если вы решили уйти, я не скажу вам ни слова и ничего плохого о вас не подумаю. Вы сделали все, что было в ваших силах.

— Спасибо, Дэк.

— Еще одно слово, и я исчезаю. Вы должны понять только одно: если вы уйдете, значит тот грязный негодяй, который ввел ему эту дрянь, победил. Победил, несмотря ни на что.

Он вышел.

Я почувствовал, что меня раздирают самые противоречивые чувства — и дал волю жалости к самому себе. Ведь это же просто нечестно! Я имею полное право жить своей собственной жизнью. Сейчас я находился в расцвете сил, мне еще только предстояли величайшие профессиональные триумфы. Нельзя же ожидать от меня, что я добровольно соглашусь заживо похоронить себя, возможно на годы, в безвестности исполнения роли другого человека — а за это время публика забудет меня, продюсеры и агенты тоже и, скорее всего, будут уверены, что я давно мертв.

Это было бы нечестно. Это уже слишком!

В конце концов, я немного успокоился и на некоторое время перестал думать обо всем этом. В небе так же висела огромная и прекрасная Мать-Земля, как всегда неизменная и величественная. Интересно, каким же должны быть торжества по поводу выборов там? В поле зрения были и Марс, и Юпитер, и Венера. Ганимеда, конечно, видно не было, равно как и одинокой земной колонии на далеком Плутоне.

Бонфорт называл их «Мирами надежды».

Но он был мертв. Его больше не было. Они лишили его священного права на жизнь. Его не стало.