Двойное сердце агента
Шрифт:
– Во-первых, – осадил его Плужников, – данных о том, что он обучался в разведшколе, нет, в деле присутствует лишь информация, что он, будучи инженером в группе фон Брауна, читал в «Дабл ЭФ» лекции. Во-вторых, посадка в тюрьму – не лучший способ консервирования агента. Мы могли и расстрелять…
– Не могли, товарищ генерал! Смертная казнь тогда была отменена.
– Да и не вяжется как-то его предыдущая биография с образом предателя…
– Очень даже вяжется, товарищ генерал. Его мать – из дворян,
– Это который изобретатель вертолета?
– Так точно. Авиаконструктор Сикорский. Эмигрировал после революции в Соединенные Штаты, сейчас там целое бюро возглавляет. Так вот, отец Олейникова работал с этим Сикорским, а в 18-м он якобы разбился при испытаниях аэроплана. Но! Потом выяснилось, что ничего он не разбился – сбежал к Сикорскому в Америку. И когда Олейников убегал за границу, он к отцу бежал – тот уже ведущим конструктором был, у него и деньги, и дом там был, и местечко теплое он сынку своему мог обеспечить.
Закончив речь, Зорин с победным видом взглянул на Плужникова.
– Забавно-забавно, – нараспев произнес Плужников. – А подвесить ты его за что собираешься?
– Да есть тут у меня одна зацепочка. В его Волжанской биографии… Сейчас отрабатываю.
– М-да, – сморщил лоб генерал. – Как-то очень легко все получается. Правда, есть еще одно обстоятельство…
– Какое, товарищ генерал?
– Но в одном ты точно прав, – пропустил вопрос Зорина Плужников. – За ним надо ехать.
И вот теперь Зорин, который твердо пообещал себе привести Плужникову уже перевербованного Томаса, смотрел прямо в глаза Олейникову и не видел ничего – ни волнения, ни страха, ни напряжения. «Да, с кондачка его не пробьешь, – подумал майор, – придется выкладывать козыри».
– Петр Алексеевич, я спросил, знаете ли вы, кто готовил побег в вашем бараке?
– Понятия не имею, – пожал плечами Олейников. – Чего бежать-то? Кормят регулярно, воздух вокруг свежий – санаторий, да и только.
Зорин вновь встал со своего места, подошел к Олейникову и пронзающим насквозь, как ему показалось, взглядом посмотрел на него.
– А я знаю, – произнес, словно отливая слова из металла, Зорин и, выдержав паузу, заявил: – Побег готовил ты, Олейников! Или как там тебя лучше называть – мистер Томас?
– Да называйте меня хоть Сойер, гражданин майор, – сгримасничал Олейников. – Только сойдите с моей ноги, пожалуйста. Вы же сказали, что в вашей организации теперь все по-другому. Или завуалированные пытки по-прежнему допустимы?
Торжествующая улыбка сползла с лица Зорина. Он сделал шаг назад, нервными пальцами достал из пачки папиросу, прикурил и, пыхнув дымом в лицо Олейникову, произнес:
– Да, Петр Алексеевич, настроение у вас и впрямь хорошее. А вот разговор у нас с вами почему-то не получается. Даю вам время подумать до утра. И чтоб думалось лучше, думайте не только о себе. – С этими словами Зорин достал из кармана гимнастерки конверт и протянул его Олейникову. – Посмотрите на досуге в камере!
Два охранника втолкнули Олейникова в сумрак тюремной камеры, с гулким грохотом захлопнув за ним тяжелую дверь.
– Эй! – стукнул кулаком по двери Олейников. – Дверью не хлопайте – имущество попортите!
В углу камеры кто-то зашевелился, Олейников обернулся.
– Они сегодня домой уйдут, а мне здесь теперь долго жить, – объяснил Олейников, пытаясь разглядеть в темноте неясную фигуру.
– А такие, как ты, Петро, теперь долго не живут, – узнал Олейников картавый говор Крамаренко. – Нас, честных воров, не трогают, а вашего брата, политического, – шлеп-шлеп-шлеп, как баранов перед Курбан-байрамом. В КГБ тюремный отдел прикрыли, вот и чистят за собой – следы заметают. Думаешь, чего тебя из барака сюда перевели?
– А тебя? – подсел Олейников на шконку к Крамаренко.
– А меня наседкой к тебе. Я через месячишко откинусь, мне паспорт обещали, если чего выведаю у тебя перед расстрелом. Сказали, чтоб я тебе настойчиво объяснил: кто колется, если раньше чего скрыл, того, глядишь, и помилуют. А кто в несознанку – в расход точно.
– А чегой-то ты мне все это рассказываешь?
– Так ты бы и так понял, что я не просто здесь нары полирую. Так что колись им, Петро, – и мне удружишь, и шкуру свою спасешь.
– Думаешь, пожалеют?
– Обязательно. Они ж обещали.
– Так мне им все-все впрямь и рассказать?
– Ну да…
– Все-все? И как мы с тобой на японскую разведку работали?
– На какую японскую?.. – ошалел Крамаренко.
– Ну как? Когда я тебе поручил секретную карту Перл-Харбора сфотографировать.
– Какого перхабора? – взвизгнул Крамаренко. – Ты что несешь? Ни на какую японскую разведку я не работал!
– Как не работал? А цианистый калий, который ты по приказу японского императора в водопровод города Калуги добавлял?
– Какого императора?! – испуганно взмолился Крамаренко. – Да я в Калуге отродясь не был!
Олейников ловко запрыгнул на верхние нары, растянулся на них, забросив руки за голову, и, выдержав паузу, равнодушно произнес:
– Ну не был так не был. Тогда и паспорта у тебя не будет.
Крамаренко засопел и отвернулся к стенке.
Олейников достал из кармана конверт, который ему передал Зорин, повертел его в руках и аккуратно надорвал. В руки Олейникову скользнула фотография, и тут же, словно вспышка молнии, воспоминания пронзили его память…