Двойной контроль

Сент-Обин Эдвард

Люси явно была очень расстроена. Она говорила быстро, будто ее переполняли впечатления.

– Раз уж упомянули о пабе, то почему бы нам не выпить, – предложила Оливия.

– Я успел изучить винную карту, – сказал Фрэнсис. – Здесь предлагают множество вин по бокалам, на пробу, так что можно напиваться постепенно, под уважительным предлогом получения энологического образования.

– Да-да, – сказала Люси. – Сравниваем и контрастируем. Давайте-ка так и сделаем.

Пока все трое путешествовали по винной карте, из Португалии к Роне, из Австралии в Венето, из Бургундии в Бордо, Люси расслабилась и вроде бы забыла о тяготах минувшего дня, и Оливия тоже расслабилась, сообразив, что Фрэнсис и Люси питают приязнь друг к другу –

вполне самостоятельно, а не просто ради Оливии. Как и предвидел Фрэнсис, число бокалов вскоре перевесило объем проб, и наконец все согласились выпить по последней – и домой. Люси решила, что, прежде чем делать такой важный выбор, следует погуглить сравнительные достоинства еще не опробованных калифорнийских и чилийских вин. Она посмотрела на экран телефона, и Фрэнсис с Оливией приготовились выслушать дурацкий набор всевозможных характеристик типа «черносмородинный лист», «седло», «долгие ноты», «сигары», «спелая вишня» – то, что превращает описание вина в загадочную литературу, понять которую можно, лишь выпив вина, не поддающегося ее описанию, но вместо этого увидели, что Люси помрачнела.

– Извините, мне надо срочно ответить на сообщение, – сказала она.

Оливия предположила, что сообщение прислал Хантер, с очередным идиотическим требованием.

– Доктор Хаммонд просит, чтобы завтра с утра я пришла к нему на прием, – объяснила Люси.

– Я пойду с тобой, – немедленно предложила Оливия.

– Спасибо, – вздохнула Люси. – О господи!

– Наверно, дело в тех нервах, которые повредились, когда ты упала с велосипеда, – сказал Фрэнсис.

– Или это структуры, – добавила Люси. – Структуры.

6

В кабинете у врача Оливия обняла Люси за плечи.

– Такое ощущение, что мне в ванну уронили аккумулятор, – сказала Люси. – Я никогда еще не испытывала ничего подобного. На меня просто накатывают волны ужаса. Дайте мне алпразолам, пожалуйста.

– Я бы не советовал, – сказал доктор Хаммонд.

– По-моему, при таком диагнозе первым делом надо прописывать транквилизаторы, – сказала Оливия.

– Ладно, – согласился доктор Хаммонд. – Но не злоупотребляйте.

– Если бы я хотела умереть, то попросила бы у вас бутылку шампанского, – заметила Люси.

Строгая мина доктора Хаммонда не изменилась.

– Я выпишу вам рецепт на четырнадцать таблеток алпразолама, чтобы вы продержались до визита к мистеру Макьюэну, хирургу. И еще препарат под названием леветирацетам, он снимет судороги.

– А когда я смогу встретиться с мистером Макьюэном?

– В начале следующей недели, вместо визита ко мне.

– Господи, я так долго не протяну. Честное слово, я просто не выдержу. Сойду с ума. Извините, но мой мозг – да, я понимаю, что это вскоре радикально изменится, – всегда был моим главным активом, моим единственным активом, так что чем больше у меня знаний, тем лучше. Мой новый начальник завтра прилетает из Америки, и он ни в коем случае не должен узнать, что происходит, а следовательно, мне обязательно нужно знать, что со мной происходит, даже если для этого придется подкрепляться алпразоламом… Кстати, вы не дадите мне таблетку прямо сейчас?

– За алпразоламом вам придется сходить в аптеку, – сказал доктор Хаммонд.

– А можно Фрэнсису сходить в аптеку? – спросила Оливия. – Это мой бойфренд, – объяснила она доктору Хаммонду. – Он ждет нас в приемной.

– Да, конечно. – Доктор Хаммонд протянул ей рецепт. – Я поговорю с мистером Макьюэном, может, он примет вас пораньше.

В этих странных обстоятельствах Фрэнсис старался вести себя как можно непринужденнее, уставившись куда-то посредине между грудой помятых журналов и теленовостями с бегущей строкой и выключенным звуком. Оливия не стала ему ничего объяснять, за что он полюбил ее еще больше, а просто вручила ему рецепт, но при этом выглядела расстроенной, что говорило о серьезности диагноза.

Фрэнсис вышел в бледное

сияние утра. Угасающая листва в садах и флуоресцентные машины «скорой помощи», припаркованные у площади, с разной степенью назойливости намекали на смерть. Медработники спешили на службу, а неврологические пациенты разнообразными походками направлялись к центральному корпусу больницы. В садике на скамейке какой-то человек пытался укусить круассан, но по большей части проносил его мимо рта, так что следы бесплодных попыток обильно усыпали пальто. Фрэнсис попробовал мысленно внушить ему силу и спокойствие, но тут же ощутил, что ему самому их не хватает.

Когда они втроем вышли из ресторана, то понимали, что известия дурные, хотя и надеялись на лучшее. Оливия пригласила Люси погостить в Белсайз-Парке, в бывшей спальне Чарли, которую Люси хорошо помнила со студенческих лет.

– Она совсем не изменилась, – сказала Оливия. – Ты же знаешь, мои родители равнодушны к домашним интерьерам и предпочитают обустраивать интерьеры психические.

– Господи, кто бы мне психику обустроил, – вздохнула Люси, выключив переговорное устройство в такси.

Они приехали домой к Каррам, где располагались также и консультационные кабинеты родителей Оливии: Мартин принимал пациентов в цокольном этаже, выходящем в сад, а Лиззи – на верхнем этаже. Оливия оставила Фрэнсиса у себя в спальне и спустилась в гостиную, чтобы поговорить с Люси наедине. Глядя на роскошную обстановку, в которой выросла его новая подруга, Фрэнсис задумался, как назвала бы Оливия его домик, Ивовый коттедж, – «миленький» или «уютный». Ее прочные семейные отношения, родители, до сих пор пребывавшие в счастливом браке, странно противоречили тревожащей истории ее удочерения, которую Оливия рассказала в выходные. Как выяснилось, биологический отец Оливии, Генри, пригрозил, что убьет Карен, если та сделает аборт. Он назвал это «Господней справедливостью». Когда оказалось, что Карен беременна двойней, Генри не стал возражать, чтобы Оливию удочерили, но ее брат-близнец, Кит, остался с родителями. На снимке, замеченном Оливией на книжной полке, Карен держала на руках Кита. Было ли удочерение трещиной в фундаменте воспитания, полученного Оливией в этом внушительном особняке, где Фрэнсис сидел сейчас на краешке ее кровати, или оно не оказало на нее никакого влияния, поскольку практически не являлось жизненным опытом? Она уже много лет сражалась с генетическим фундаментализмом и полагала, что к победе ее приведут «мыши, стабильно демонстрирующие страх», о которых она тоже рассказала Фрэнсису в прошлые выходные. Однако же, если мыши унаследовали эти характеристики не в результате стандартной модели генетической трансмиссии и не каким-нибудь иным путем, то, возможно, Оливия, освободившись от одной версии прошлого, теперь ратовала за другую, неочевидную трансмиссию межпоколенческой травмы. С виду она была цельной личностью, но мало ли что всплывет, когда у нее появится ребенок.

На следующее утро они пошли с Люси на прием к доктору Хаммонду. Фрэнсису было неловко идти вместе с ними, но Оливия полагалась на его поддержку в той же степени, в какой Люси полагалась на поддержку Оливии.

– Имя пациента? – с подозрением осведомился аптекарь, поскольку рецепт был выдан на популярный транквилизатор, предмет зависти многих.

– Люси Расселл. Она сейчас на приеме у доктора Хаммонда, в больнице через дорогу. Меня попросили сходить за лекарствами для нее.

– А вы кто?

– Знакомый, – сказал Фрэнсис.

– Знакомый, – повторил аптекарь, будто это было названием известной террористической организации.

– Послушайте, ей только что сообщили ужасный диагноз, – нетерпеливо сказал Фрэнсис. – Дайте мне, пожалуйста, эти чертовы таблетки!

Он тут же пожалел, что заговорил таким раздраженным тоном, и запоздало сообразил, что ситуация выбила его из привычной колеи.

Аптекарь указал на табличку с надписью: «Не срывайте зло на сотрудниках аптеки».